Спящий в песках

– С начала времен фараоны женились на собственных сестрах, чтобы сохранить в своем потомстве чистоту божественной крови, – молвил он под конец, и в голосе его неожиданно прозвучал гнев. – Как же ты дерзаешь нарушить сей непреложный обычай? Разве это не столь же кощунственно, как попытаться запрудить Млечный путь или священное русло дарующего жизнь Нила?

– Нет, – ответил царевич, – ибо сие суть дары Бога единого, пребывающего на небесах.

– Непрерывная линия священной крови есть дар великого бога Осириса.

– Нет, – повторил царевич, – ибо истинный Бог лишь один.

Инен едва заметно улыбнулся.

– Ты изменишь свое мнение, о царевич, когда, встретив свой смертный час, познаешь, что твоим подлинным уделом является бессмертие.

– Все люди смертны.

Улыбка Инена стала еще шире.

– Люди – да. Но не носители крови фараонов, божественной крови Осириса. Той крови, которая течет и в твоих жилах.

Царевич, однако, лишь презрительно рассмеялся.

– Я видел гробницы, в которых покоятся мои предки.

– Эти гробницы не более чем врата в вечное царство Осириса. И ты вступишь в это царство, даже не желая того, лишь по праву твоего божественного происхождения.

Несколько мгновений царевич внимательно смотрел на собеседника, а потом покачал головой.

– Я не верю в Осириса. Равно как не верю и твоим словам.

– Придет время – и ты поверишь.

– Я так не думаю.

– А я утверждаю, что рано или поздно настанет момент, когда кровь твоя станет твоей судьбой и отречься от этого будет нельзя.

– Что ты имеешь в виду?

Инен не ответил, однако от царевича не укрылось, что дядя его метнул быстрый взгляд в сторону бассейна.

– С меня довольно, – с неожиданно прорвавшимся раздражением заявил юный наследник и повернулся назад, к металлическим дверям.

Но Инен устремился за ним и удержал его, схватив за руку.

– И для тебя, да и для госпожи Киа, – прошептал он, – будет лучше, если ты оставишь ее теперь, до того как у вас появится ребенок.

– Почему? – спросил царевич, неожиданно почувствовав, как его охватывает тревога.

Собственный вопрос показался ему сравнимым с хрупким кувшином, сброшенным с крыши и падавшим в полной тишине... Он ждал, когда раздастся звук удара, но его не последовало.

Наконец дядя прокашлялся и прервал затянувшееся молчание:

– Надеюсь, она еще не носит твоего ребенка?

Царевич не ответил, но, хотя он и попытался сохранить бесстрастное выражение, дядя, похоже, угадал истину по его лицу.

– Я уповал на то, что до этого не дойдет. – Инен тяжело вздохнул. – Поскольку в жилах ребенка будет и твоя кровь, не исключено, что он вырастет таким, как ты. Но более вероятно... – Он встретился с царевичем глазами и удержал его взгляд. – Более вероятно, что твое дитя умрет еще до рождения.

– С чего ты взял? Почему?

– Как я уже говорил, причина коренится в твоей крови. Твой отпрыск должен унаследовать ее или... появиться на свет мертворожденным. – Он протянул руку и мягко коснулся плеча племянника. – Поверь мне, твоя мать говорила чистую правду. И она, и я заботимся только о твоих интересах.

Некоторое время царевич стоял как вкопанный, а потом стряхнул руку дяди с плеча и, повернувшись, побежал прочь через темные залы и переходы храма к отдаленному золоту дня, к солнечному свету. После этого в течение полугода он не только не приближался к храму Амона, но даже не разговаривал с дядей и, несмотря на самые горячие увещевания матери, все свое внимание и заботу посвящал Киа и их еще не родившемуся ребенку. Однако, несмотря на все предосторожности, схватки у роженицы начались за несколько недель до срока, а ребенок появился на свет крохотным, с деформированными конечностями и... мертвым. Целую неделю ни царевич, ни Киа не показывались на людях, переживая свое горе вдвоем, а когда сын фараона наконец прервал свое затворничество, выражение его похудевшего, измученного лица многим показалось странным.

С того дня наследник престола открыто объявил о своей приверженности культу единого Бога, однако, поскольку Иосиф уже умер, наставить его в канонах и обрядах этой веры было некому. Помогала память о долгих беседах, которые вел с ним дед, стоя в тени деревьев и указывая на дневное светило. Вот почему он нарек единого Бога именем «Атон», что на языке язычников означало «Солнце». Он продолжал печься о благе подданных, был доступен для бедных, слабых и угнетенных и повсюду заявлял, что «жить по правде» означает выполнять волю Атона, дарующего жизнь всему сущему.