Спящий мореплаватель

Немой Болтун был счастлив во сне, потому что умел спать. Он любил исчезать, и во сне это ему удавалось. Просыпаться он тоже любил. И любил растягивать эти чудесные мгновения засыпания и пробуждения.

В момент засыпания все могло быть достаточно просто: чувство радости, как будто ты приподнимаешься над кроватью, зависаешь в воздухе, а потом летишь и через несколько секунд проваливаешься в никуда.

В пробуждении было другое очарование, не похожее ни на полет, ни на приземление. Суть его заключалась скорее в особом видении окружающего мира. Комнаты, например, которая проявлялась словно в тумане, как часть сновидения. Ему нравилось смотреть на комнату сквозь москитную сетку. Он никогда не просыпался ранним утром, а если просыпался, ему казалось, что он спит и видит сон. Москитная сетка скрадывала и деформировала реальность, становясь таинственной гранью между сном и явью. А самым замечательным, безусловно, был тот факт, что, когда он открывал глаза, он не помнил о москитной сетке, и поэтому то, что являлось его глазам, и было для него реальностью, причем именно такой, какой, как он полагал (если он что-нибудь полагал в этот час), она Должна быть: смазанной, с размытыми очертаниями.

Он вытянул руку, чтобы убедиться в том, что между комнатой и ним натянута пожелтевшая от старости, плотно заправленная между матрацем и рамой москитная сетка. Из этого несложно было заключить, что никто не влезал к нему в кровать и не тряс за плечи. И потом, кто, если никого нет? Окна были закрыты. Кровать Яфета, как обычно, пуста. Слышен был только шум ветра и моря, как будто дом, наконец, поддался их натиску и погрузился в морскую пучину. Но не стоило тревожиться. Когда живешь так близко к морю, не стоит удивляться, что иногда на рассвете кажется, будто дом за ночь погрузился под воду.

Деревянные дома вздыхают и жалуются. Дома из дерева, привезенного издалека, вздыхают и жалуются еще больше.

А крик? Возможно, это был порыв ветра или скрип потолочных балок от порыва ветра. Когда что-либо из реальности, что угодно, просачивалось в сон, результат бывал тревожным и обманчивым.

Он отодвинул сетку и вылез из кровати, бодрый, без сна, как будто бы давно рассвело.

Момент вылезания из-под москитной сетки тоже имел свое очарование. Это было, если можно так выразиться, упражнение в прояснении. Прояснялись загадки, тени обретали плоть, вопросы находили хоть какие-то ответы. Реальность сбрасывала вуаль, которой была москитная сетка, и быстро принимала привычные черты.

Как был голым, Болтун подошел к кровати кузена и отодвинул москитную сетку, не заправленную под матрац. Лег. Он любил лежать в кровати Яфета, потому что самого Яфета никогда не было, зато был его запах. Болтун ложился на живот и зарывался лицом в простыни. Запах пота кузена всегда был близким и резким. Потом он подошел к окну, из которого лучше всего был виден пляж. Его сложно было открыть, не разбудив вьюрков. Но как раз в сложности и состояла привлекательность, а значит, удовольствие. И Яфет, и он наловчились открывать и закрывать окна и двери, ходить по черепичной крыше дома так, чтобы вьюрки не просыпались. Всякая проблема требовала решения, и всегда находился способ обмануть чью угодно бдительность.

Он приготовился, как эквилибрист, расставив ноги и сосредоточившись. Зафиксировал взгляд на засове, стараясь представить себе, что с него начинается и на нем заканчивается мир. Спокойно (спешка всегда вредит) поднял руки на высоту железной перекладины, лежащей в двух точно вырезанных в балке пазах. Раскрытые ладони коснулись холодного металла. Он задержал дыхание. Вынул перекладину из пазов быстрым и точным движением рук. Легко, в полной тишине. Птицы не проснулись. Он положил перекладину засова в самое надежное место — на кровать. Окно бесшумно и без труда открылось.

Немой Болтун увидел, что между берегом и морем нет границы, невозможно было различить, где заканчивается суша и начинается море. Они слились в единое, неспокойное пространство, окрашенное в красные тона. Скалы, берег, небо, горизонт, тучи, море — все превратилось в единую стихию. В этот предрассветный час на море не было огней, как в другие ночи, огней рыбацких лодок, сухогрузов, нефтяных барж, которые, приплывали они или уплывали, всегда находились в одном и том же углу горизонта. Даже катера береговой охраны не выходили в море в такие ночи.