Спящий мореплаватель

— Да, — сказал он, — первого ноября 1890 года Хулиан дель Касаль заявил, что мечтает, чтобы наступила зима, которая продлилась бы целый год. Чтобы черные тучи закрыли неутомимое солнце и разогнали застывший в воздухе зной, и чтобы вместо дождя пошел снег и все накрыл, как покрывалом. Не помню, использовал ли он слово «покрывало» или, может быть, «саван» (скорее всего, второе, это больше в его духе), это не важно, он хотел, чтобы на Кубе выпал снег, и повторял, это я помню дословно, что лучшего савана, чем снежный, не может и желать народ, зевающий от голода и терзающийся собственным бессилием. Но это мое личное мнение, и я готов поспорить с кем угодно, что если бы снег на острове выпал, то история наша пошла бы по-другому. — Он открыл глаза и поставил чашку на стол, обхватив ее обеими руками, словно кто-то собирался ее отнять. — Я думаю… нет, не думаю, я убежден, что все беды этой страны происходят, с одной стороны, от жары, а с другой — и заметьте, это совсем не одно и то же — от отсутствия снега. Холод — это одно, а снег — совсем другое явление, высшего порядка. Снег — это не только холод, но и многое другое, например цвет мира и времени, ритм жизни. Я уверен: если бы на Кубе шел снег, мы бы не жили в таком дерьме, в каком живем. История, кто осмелится возражать против этого, была бы другой. Не было бы стольких эпидемий, потому что все эпидемии от жары, ели бы мы не авокадо и манго, а виноград и яблоки, которые гораздо легче перевариваются, не были бы мы одной большой плантацией сахарного тростника, и никто не станет спорить, что сахарный тростник не только дьявольски сложно растить и собирать, но к тому же это уродливое растение, сообщающее нашим полям ужасный, однообразный вид. Мы производили бы сахарную свеклу, которая имеет не зеленый, а благородный цвет красного вина. Или еще лучше, мы были бы лесной страной и экспортировали бы древесину, производили бы часы, игрушки, прелестные музыкальные шкатулки или стекло и фарфор. Потому что в нашем климате, вы меня, конечно, понимаете, было бы немыслимо работать у плавильных печей, разогретых больше чем до тысячи градусов. Мы делали бы вино вместо тростниковой водки. На Рождество мы ели бы не свинину, а индейку, блюдо гораздо более утонченное, индейка с клюквенным соусом — гораздо более изысканное меню, чем свинина с маниоком и черной фасолью. И при таком холоде невозможно было бы жить на улице, только в домах с островерхими, чтобы не скапливался снег, крышами. Я не буду перечислять все преимущества жизни в домиках с островерхими крышами, иначе я никогда не закончу. Все мы, для начала, больше бы читали, сидя в уютных креслах у огня. И больше бы думали. Разве вы никогда не замечали, что при такой жаре невозможно привести в порядок мысли? Почему, как вы думаете, на Кубе нет философов? Потому что здесь никогда не выпадал снег и не нужно зажигать огонь, чтобы обогреть дом. Мы обречены иметь преподавателей философии, которые не сами думают, а прочитали то, что думают другие. При таком солнце и зное можно рассчитывать только на преподавателей философии, хоть они самонадеянно называют себя «философами». Но мы-то знаем, что одно дело — как они себя называют и совсем другое — кем были, есть и будут эти господа, любители рома, домино и петушиных боев, которые потом черкнут статейку на трех страницах с цитатами из Гегеля, и дело с концом. Если это значит быть философом, то что, черт побери, мы имеем в виду, говоря о Мартине Хайдеггере? — Оливеро снова улыбнулся с видом человека, пребывающего в абсолютной гармонии с самим собой. — И кроме того, и сейчас я скажу нечто чрезвычайно важное, мы бы не потели. Что там ни говори, пот в итоге оказывается губительным. Мысли растворяются в поту, выходят с ним на поверхность кожи да так и остаются на милость солнца и москитов. Когда видишь на коже блестящие белые точки, это не соль, выпаренная из пота, это соль мыслей, вышедших с потом. Или ты потеешь, или думаешь, одно из двух. Усомнись в человеке, который потеет и рассуждает о феноменологии духа. Невозможно представить себе, чтобы человек потел, ел рис с черной фасолью и жареного поросенка, портил воздух, как портят его после черной фасоли и поросенка, и одновременно размышлял о «страхе и трепете»[148]. Мне кажется это настолько очевидным, что даже стыдно говорить об этом. Жара заставляет думать о физическом, а холод — о метафизическом.

Все улыбались, хотя на самом деле никому не было смешно.

Мамина попросила, чтобы подняли руки те из присутствующих, кто видел настоящий снег. Только Мино, Элиса и Висента де Пауль. Все остальные, кто не поднял руку, позавидовали Мино, Элисе и Висенте де Пауль.