Спящий детектив

Гримсби с готовностью подчинился. В студию вошла прекрасная Изида, одетая в изысканное платье. Она одарила меня приветственной улыбкой, эта восхитительная дочь странного отца и, пока инспектор уважительно придерживал дверь, изловчилась внести в мастерскую, не задев дверной проем, большой коричневый бумажный мешок.

— Ах! — воскликнул Морис Клау. — То моя одически стерильная подушка. Помести ее здесь, дитя мое.

Он указал на пол.

— Прочие дела не позволяют мне спать здесь долее двух часов, но за это время надеюсь я следы уловить эфирной бури в сознании убийцы — либо же последний всплеск эмоций в мозгу жертвы. Нечто уловлю я, несомненно, ибо преступление это не есть обычное.

Изида Клау развернула бумажную упаковку, достала красную шелковую подушку и положила ее на то место, где было найдено тело убитого.

Я отвернулся, содрогаясь. Я не мог поверить, что какой–либо человек способен по доброй воле лежать и тем более спать на этом проклятом месте. Но именно так намеревался поступить Морис Клау, и у меня не было сомнений, что он претворит свое намерение в жизнь.

— Изида, дитя мое, — сказал он. — Пробуди меня через два часа.

Морис Клау снял свой плащ с пелериной, под которым обнаружился потрепанный твидовый костюм, расстелил плащ на ковре, вытянулся на нем во всю длину своего худого тела и опустил голову на подушку.

— Джентльмены, — произнес он своим необычайным громыхающим голосом, — предоставьте меня моей дреме. Быть может, когда проснусь я, буду знать больше о человеке, что курил, — и он похлопал по своему боковому карману, — эту сигарету.

Мы вышли из студии через дверь, ведущую в сад. Изида выходила последней, и до меня донесся голос ее отца:

— Изида, дитя мое, окажи доброту потушить свет.

Оставив эксцентричного исследователя на этом таинственном и ужасном сторожевом посту, мы направились в дом. На Гримсби было жалко смотреть, так боялся и одновременно мечтал он поговорить с Изидой; пожалев его, я отправился на розыски Паркера, слуги убитого художника, решив добыть у него хоть какие–то полезные сведения. Но все мои усилия ровно ни к чему не привели.

— У него не было ни единого врага на свете, сэр, — взволнованно заявил слуга. — Лучший хозяин, который у меня был или когда–нибудь будет. Не стану отрицать, что у него случались небольшие увлечения, сэр, но ни одно из них не оставило по себе горького чувства. Поверьте мне, женщина здесь не замешана, что бы ни говорили люди из Скотланд—Ярда.

И впрямь, чем больше я размышлял над обстоятельствами дела, тем более необъяснимыми они казались.

К примеру, не видно было никаких признаков борьбы. Если же она и имела место, убийца, прежде чем скрыться, тщательно уничтожил все следы схватки. Едва ли стоило надеяться, что детективам из Скотланд—Ярда удастся найти отпечатки пальцев. Но острое восприятие Мориса Клау не раз позволяло ему обнаружить ключ к загадке там, где все остальные в бессилии разводили руками; и пусть его поведение могло показаться странным, я хорошо знал — в условиях, что по мнению Клау складывались на сцене насильственного преступления, его подсознательный разум, который он именовал «астральным негативом», чаще всего способен был уловить некие остаточные знаки событий.

В назначенное время мы возвратились в студию и нашли ее ярко освещенной. Войдя, мы увидели Мориса Клау: он увлажнял вербеной свой высокий, бледный лоб. Он наклонился и поднял свой плащ с пелериной.

— Ах, друзья мои, — сказал он, — многие законы, что правят деятельностью разума, предстоит нам классифицировать. Я так думаю; воистину. Почему иные эмоции, — он взмахнул длинными руками, — оставляют печать неизгладимую, другие лишь преходящую, третьи же исчезают бесследно? Задаю себе тот вопрос, и некому ответить. И потому невежественны мы и глупы. Нынче ночью, — он заговорил тише, — свершаю я убийство голыми руками! Да! Я убийца! Мой мотив -

— Да, да! — в нетерпении воскликнул Гримсби.

— Нет, нет! — неодобрительно глянул на него Морис Клау. — Мотив мой бьется у меня в мозгу, стучится во втором разуме, подсознательном разуме. Себя не вижу я, не разгляжу и жертвы. Но я слышу, я слышу. Слышится мне звук!

— Звук, — прошептала Изида. — Тот ужасный звук, его предсмертный крик?

— Нет, нет! — заверил ее отец. — Слышится мне прекрасный звук!

IV

Шло время, но по делу об убийстве в студии никто так и не был арестован. Новые скандалы привлекли внимание публики; разговоры об убийстве в Челси постепенно сходили на нет, преступлению уделялось все меньше места в прессе и наконец статьи о нем совершенно исчезли с газетных страниц.

Между инспектором Гримсби и Морисом Клау определенно пробежала кошка.

— Либо он врет, либо что–то скрывает, — заявил мне инспектор. — Для чего он сохранил сигаретный окурок? И что за чертов звук он услышал, или посчитал либо притворился, что услышал? Знаю только, что я выставил себя идиотом. Нет ни малейшей зацепки.