Спящие от печали (сборник)

И вот уж он жонатай был, у самого – двое детишков уж друг за дружкой народилось, а маманька-то Овдокея сё ёму кокурки сдобны из печки, знашь, тайком в карманы совала да канфетки из-под подушки своей: привыкла… А то – яблочки-ранетки. Он – мужик: стеснятся. Возьмёт, да всем нашим детям, без разбору, скорей рассуёт. Свое-то – чово? Груднэя. Кокурки-то дёсными не угрызут-не умнут. Ну, и рассуёт, знашь, нашим… А маманька – опять:

– На-ка тебе, Томынька, покудова никто не видит, а то что-то ты вроде как похудал! – баит. – С тела-то спал быдто!

Диви ба – худой какой, немощнай был…

– Ты, – баит, – не ухватистай, тебе чай и за столом-то не достаётся!

Так ей сё мерещилось. Уж пуще всех любила, Томыньку нашего. А меня – меньше всех: второй.

И был я – не любимай её самай сын!

А что? Меня ведь тятенька больно хвалил. Что терпеливай я уродилси. С пелёнков не зёвластай. Ну, она родила-поглядела, чай, – да и рукой махнула: ба, нетрог ёво отец сам любит! Он, Васятка махонькай, и без моей любве вон уж как хорошо с рожденья свово обходится! Пускай, нетрог.

Да ищё, знашь, тятенька мне гармошку хромову настоящу в парнишках купил-привёз!

Сказал:

– Лучшай кусок ты себе, Васятк, сроду не цапашь. А пчёла, оса ли тяпнет-жальнёт, молчком до слёз терпишь, не боисси. И мёд качать сильней всех подмогал – вот с мёду тебе гармошка. Вот ты и играй!

Так при всех за столом – сказал.

И с Вашкой мы в парнях на ней сё играли. На хромовой…

Ну, уж и не любила она нас, маманька Овдокея – что меня, что Надёнку мою, что наших детей! Боялась, бывало, нам лишнего-то передать. Мудровала сё. Караулила, знашь, кабы отец нам чово не посулил – лишнего да больно хорошего… Следила.

А ведь отцовска-то любовь, она что? Отцовска любовь – дорогая, да пустая. А куды шея повернёт, по шее всё в дому и выходит-делатся… Царство ей небесно, конечно, маманьке нашей Овдокее, и со святыми – упокой. Пускай уж наши с Надёнкой обиды ей Господь на тем свете не поминат-не засчитыват, и все их до единой – пускай простит. И тятеньке нашему – царство небесно тоже. Да. И со святыми – упокой.

А Надёнка моя у тятеньки была зато – завсегда сама лучша ёво сноха! Понятлива да на ногу скора. Тонка-звонка и – подбориста… Да. Что уродилась, то уж уродилась: да.

В девках-то ходила, коса-то по спине – чуть не до полу, тижёла-тижеленна, инда голову ей оттягыват-тянет. Как литая-латунна – коса… Чай, два гребешка она после свадьбы носила! И один гребень – косы тижёлы-замотаны никак на затылке не держал: падал, знашь… Уж уродилась.

И вот она, Надёнка, тятеньке больше всех снох казалась! Глазки-то – приветны. Да ище церковны книжки по праздникам сидит-читат: хорошего роду. Надёнка… Она всем читат, а все дети лунёвски вкруг неё допоздна сидят-стоят: слушыют. Про святых мучениц, бывало. Про память болярыни Феодосьи и княгини Овдокеи, сестры ея. Уморённых гладом за веру во Христа… Сами уж в рубашонках холщовых стоят, глаза трут, а спать-то сё не ложатся. Младенчики – и то окыл неё, бывало, грудются. Ище глупеньки-неразумны – а тожа: с ней. Как правдышны, слушыют…

Читат им, бывало, да гребень сё поправлят: то один, а то другой. Надёнка-то. Косы-то – тижёлы…

Ну, одно не так: обидчива больно! Беда… Маненько неприветно на неё глянул, тут жа подбородок-от задрожит. И – раз: в сторону сё уйдёт, Надёнка. В сторону утвернётся-уйдёт да перживат-моргат. Слёз своех не казала… А там уж опять – смеётся: отходчива. И уж злом сроду не помянет! И на маманьку Овдокею не пожаловатся – сроду: сердца-то ни на кого не держала… Вот, тятька её в обиду и не давал! Жалел.

Он ведь всем нам, тятенька, ище когда наказывал:

– Из Пошонцовского роду умного – девков-то берите! А дурочков – другем парням оставьте. Пускай оне с дурами всю жизню и разбираются, и воду в ступе – пускай оне с ними напару зря толкут: спорют да дёрутся, да друг на дружку дуются. Пускай другея с дурами всю жизню тягаются, а не вы!

Я и послушалси, знашь. И в Эриванском его величества гренадёрским полку после свадьбы – служил. Надёнка-то молоденька сё в снохах ждала. Письмы ночью писала, да на почтву их утром носила-бегала: как жа!

И вот, тятенька наш Иван Иваныч на торговлю с возом, в Балаков ай в Вольск, не Ивана, старшего отправлял. Не меня, второго. И не Вашку нашего. А сё – Томку. Больно Томка удачливай-лёгкай, раз-два – и расторгуется. И сё – с барышом хорошим домой, весёлай, возвернётся!.. Удачливай.

Вот, знашь, всю зиму мы, сыновья, в мазанке кожи квасим, выделывам, да шлеи-уздечки режем-шьём, кнуты осьмигранны цыганыским узором крепки-тугея плетём – в мазанке, знашь. В ней уж не жили, а два чана сразу под кожи поставили, с крышкими тугеми… А март маненько проклюнулси – знай воз нагружам. Ну и Томка щас собралси – подпоясалси, на Миколу помолилси – у тятеньки благословилси, баул подхватил и – за вожжи: шорнай товар, зерно ли на базар через Шиковку повёз.