Спящие Дубравы

— Плевать, мы будем первыми! — я, словно демонстрируя всем, что означает это самое «плевать», сбил плевком повисшего на ветке и таращившего на нас глаза крупного паука-крестовика.

— Браво, очень метко! — раздался вдруг саркастический голос, идущий, как нам показалось, откуда-то сверху. Мы словно по команде задрали головы, но не увидели никого, кроме крупной черной вороны, которая, сидя на ветке, чистила перья.

— Ну и чего уставились? — насмешливо вопросила наглая птица самым что ни на есть человеческим голосом. Не получив ответа, она презрительно каркнула и стремительно полетела куда-то вглубь чащи.

— Вот это да! — только и смогла вымолвить Глорианна, прикрыв рот ладошкой.

— Да брось ты! Говорящей вороны, что ли, не видела? — попытался отшутиться Бон, но, немного подумав, признался: — Вообще-то, я тоже…

— Плохи наши дела! — вздохнул Римбольд.

— Это еще почему?!

— Ну, я думаю, что вы умные люди и понимаете, что просто так просто ворона никогда не заговорит, даже в Спящих Дубравах.

— Ты имеешь в виду… — только тут дошло до меня.

— Я имею в виду, что крылатая тварь служит Френгису и сейчас полетела докладывать ему, что в Дубравах появились чужие, — мрачно подтвердил мою догадку гном. — А уж Лесничий не замедлит применить самые крутые меры, попомните мое слово.

Я уже было хотел прервать не в меру мрачные предсказания Римбольда, но мне на помощь пришел Бон. Он в несколько искаженном варианте пересказал мою историю о болтливой вороне (я тогда даже не осознал всей комичности ситуации), для ясности восприятия заменив ворону на гнома, после чего последний надолго замолчал.

— Ну, и куда держим путь? — спросила Глорианна.

— Конечно же, вперед, — ответил, не задумываясь, я. — Раз на то пошло, какая разница? Нам нужен этот самый Лесничий, а коль он так свято блюдет свои владения, то скоро сам нас найдет со всеми вытекающими отсюда последствиями…

— Тогда у меня встречный вопрос: что подразумевается под «вытекающими»? — поинтересовался Бон в своей неизменной шутливой манере.

— Ну, в вашем организме множество субстанций, каждая из которых при определенных условиях может вытекать, — ехидно пояснил гном, не удержавшись, чтобы не поддеть своего вечного оппонента. — Да и вообще, если верить тем дармоедам, которые называют себя учеными, все люди в большей степени состоят из воды.

— Хм, как и твой Лесничий, кстати, — не поддалась на провокацию Глорианна и, еще раз оглядев разветвления дороги, решительно заключила: — Едем прямо! И не растягивайтесь сильно.

Итак, мы поехали по дороге: впереди я, за мной — девушка, и замыкала кавалькаду неразлучная парочка, как всегда переругиваясь. Вот тут-то я и обратил внимание на то, что еще одна часть рассказа Человека в Хламиде оказалась правдой. Только сейчас, когда прекратились разговоры, все мы в полной мере ощутили царящую кругом тишину. Я, слава богам, никогда не бывал в гробу, но сдается мне, что тот, кто придумал выражение «гробовая тишина», часок-другой побродил по некой лесной дорожке… Теперь нам стало понятно, почему Дубравы называют именно Спящими. Не пели птицы, не зудели комары, даже ветер не шелестел листвой, а когда Римбольд неожиданно чихнул, то этот невинный звук заставил нас вздрогнуть — он прозвучал как неожиданный громовой раскат. Правда, чихал наш низкорослый друг всегда на редкость громко и заразительно.

Тишина давила, от нее ломило зубы и закладывало уши.

Первой не выдержала Глорианна. Она резко остановила Лаку и бросила поводья:

— Все, с меня хватит! День такого путешествия — и мы все превратимся в издерганных психопатов, шарахающихся от малейшего шороха!

— Это точно, — поддержал девушку я и удивился, как неправдоподобно громко прозвучал мой голос. — Эта тишина, будь она неладна, уже здорово действует мне на нервы!

— Тогда за чем дело стало? — искренне удивился неунывающий Бон. — Давайте споем что-нибудь эдакое!

И, не дожидаясь, пока мы раскачаемся, он весело затянул:

Здравствуй, здравствуй, крошка!
Обожди немножко,
Далека дорожка
До твоих дверей…

Сначала мы пели не особо охотно, но потом озорной задор песенки захватил нас, как смерч. К тому же, я вдруг вспомнил, как пытался петь ее в ночь нашего с Глори знакомства, и меня разобрал приступ хохота. Друзья несколько испуганно воззрились на меня, похоже, всерьез опасаясь, что слова девушки насчет психопатов оказались пророческими. А у меня даже не было сил, чтобы их в этом разубедить: как только я пытался взять себя в руки, как память вновь освежала в памяти картину — я сижу на спине Изверга, свесившись из седла, и мычу что-то мало вразумительное, перемежая слова икотой и бульканьем от попавшей в рот дождевой воды. Было лишь одно средство, и я всей думой отдался пению:

Будем тише мыши —
Муж твой чинит крышу,
Он стучит, не слышит,
Что мы тут творим.

Он стучит, не знает,
Что жена страдает,
И опять желает
В койку — но не с ним!