Спящая невеста

Филип, бросив искоса взгляд на Аврору, стал описывать, что он ел в различных странах. Молли, служанка, внесла бараньи котлеты и зеленый горошек, и обед продолжался. Лидии показалось, что он длился много часов, так как беззаботная веселость Авроры начала с тревожащей быстротой улетучиваться и невозможно было не заметить, что она почти не притронулась к еде, только поковыряла котлету вилкой. Один раз, пока Филип говорил, она подняла свои громадные глаза, глядевшие до тех пор вниз, и, похоже, в них стояли слезы. Впрочем, возможно, такое впечатление возникало из-за освещения — в комнате горели свечи. Но так или иначе она совсем замолчала. Когда все встали из-за стола и вошли в гостиную посидеть у камина, она забилась в угол на некотором расстоянии от остальных. Черноволосый призрак, а не женщина…

Миллисент вдруг спросила:

— Детка! Ты что — заснула?

Аврора вздрогнула так, словно ее разбудило что-то гораздо более грозное, чем голос матери, и торопливо ответила:

— Нет, но почти. Когда Филип пойдет к себе в гостиницу, я выйду ненадолго подышать свежим воздухом, а потом — прямо в постель.

— Конечно, не следует думать, будто кто-то пытается ускорить мой уход, — добродушно пошутил Филип. — В таком случае пошли. Можете проводить меня через деревенский луг.

— Детка, надень плащ! — крикнула Миллисент. — На открытом воздухе будет прохладно. И возвращайся не поздно. У тебя ужасно усталый вид.

— Минут десять, не больше, если только Филип не угостит меня рюмочкой, как говорится, на сон грядущий.

— Я не стану подносить вам рюмочку, — твердо заявил Филип. — Вы дойдете со мной до дальнего края луга, а потом повернете назад и сейчас же возвратитесь домой.

Миллисент хотела подождать Аврору.

— Нам надо так много обсудить, — заявила она. — Мы еще не поговорили даже о том, кого приглашаем на венчание, а до него осталось всего три недели! Нехорошо так поступать — людям надо дать время для сборов. Мы должны начать составлять списки приглашенных. — Она расплылась в счастливой улыбке. — Я обожаю это занятие — составлять списки. Приятно! А этот крокодиловый мужчина довольно славный — верно? Хотя и не совсем…

— Не совсем что? — резко спросила Лидия.

— Что ты, роднуша, я ведь вовсе не собиралась его критиковать. Я всего лишь хотела сказать — не совсем того типа мужчина, которого способна выбрать Аврора.

— Почему это?

— Не могу объяснить. Словами этого не выразить. Просто я нутром чувствую, что они не смогут понять друг друга. Ах, ну да ладно. Может, я ошибаюсь. Не исключено также, что именно это им и нравится.

— Наверняка, — сухо заметил Джефри. — Прошло уже полчаса после их ухода. Чтобы пересечь луг, Авроре потребовалось бы ровно пять минут, если бы она не затягивала прогулку. Так что я предлагаю пойти спать.

— Лечь спать?

— Вашей дочери двадцать пять, и Филипу, несомненно, под тридцать. Вряд ли это тот возраст, когда ждут, чтобы детки пришли домой.

— Ах ты боже мой! — вздохнула Миллисент. — А как же эти чудесные списки, которые мне так хочется составлять? Ну что ж, пойдем, Лидия. Пора хотя бы тебе лечь спать.

— Даже я уже совершеннолетняя, — добродушно напомнила ей Лидия.

Однако она поднялась наверх и решительно задернула занавески, чтобы не было искушения разглядывать местность по ту сторону луга. Да и зачем смотреть? По земле стелится легкий туман, и Аврора в ее воздушном сером платье растает в нем, как привидение. Будет казаться, что Филип шагает один.

«Не твое дело», — сказала она себе. Но, раздеваясь перед зеркалом, она осмотрела себя пристальным оценивающим взглядом. Если бы она была мужчиной, что бы она (то есть не она, а он) подумала при виде этой фигуры — длинные тонкие конечности, груди маленькие, возле ключиц небольшие ямочки, лицо продолговатое, выражающее тревогу, глаза (какого же они все-таки цвета?) напоминают зеленое стекло, волосы совершенно прямые, но густые и мягкие, в общем, не такие уж плохие, если их как следует вымыть шампунем и причесать щеткой. Честное, полное интереса к окружающему, совершенно заурядное лицо — бесстрастно думала она, хотя ее отражение в потемневшем от старости зеркале выражало любопытство и ожидание; вот сейчас, именно в данный момент, она пробудится к жизни.

«Ты, — сказала она ждущему чего-то лицу, плававшему на матовой поверхности зеркала, — никогда не слетишь как на крыльях по лестнице в сером шифоне, но можешь попробовать эффектные цвета — огненно-красный, изумрудно-зеленый. Ведь в конце-то концов на свете есть и другие мужчины, не одни месье Бертраны, эти любители пощупать и полапать…

И не одни странные, загадочные мужчины с ленивыми, но все замечающими глазами, только что возвратившиеся из джунглей и с каких-то горных вершин. Есть на свете и симпатичные биржевые маклеры, и юристы-«стряпчие», и мастера рекламы, и художники по интерьеру, и поэты, и крестьяне. Наступит день, когда один из них скажет, что больше всего на свете он любит глаза, похожие на зеленое стекло, и длинную шею с изящными ямочками возле ключиц».