Спи, милый принц

Пауэрскорт смотрел на нее с уважением, с новым чувством — куда более сильным, чем то, с каким он пришел в галерею. Неужели она способна описать с таким красноречием любую картину?

А леди Люси испытывала благодарность к нему — за то, что он ее выслушал. Совершенно другой человек, думала она. Как часто, стоило ей проникнуться желанием поговорить о картинах, о книгах, мужчины тут же переводили разговор на лошадей, крикет, рыбную ловлю. А этот умеет слушать. Она вспомнила слова, сказанные ей, еще восемнадцатилетней, матерью: «Не обманывайся их внешностью, девочка, или тем, с какой ловкостью кружат тебя молодые люди по бальным залам Лондона. Найди мужчину, который будет ценить твой ум, а не только приятную внешность».

Она повернулась к Пауэрскорту, который, казалось, вглядывался в оснастку «Темерера». Уж не нашла ли она такого мужчину?

Настало Рождество, а Пауэрскорт — в том, что касалось обитателей Мальборо-Хауса, — так ни на шаг и не продвинулся. Долгий теннисный матч — обмен письмами — продолжался, игроки отправляли их с задней линии, выйти к сетке никто из них не желал.

— Чем они там занимаются, Бог ты мой? — спросил он у Роузбери в его библиотеке на Баркли-сквер.

— Полагаю, принц Уэльский никак не может решиться, — ответил Роузбери, наливая в бокалы положенный по сезону белый портвейн. — Он хочет узнать, кто его шантажирует. Но боится того, что может всплыть при любом расследовании. Кстати. Ссору с Бересфордами премьер-министр почти уже уладил. Солсбери[12] говорит, что переговоры по «Берлинскому трактату» дались ему намного легче.

Роузбери купил себе на Рождество скаковую лошадь, которая, по его убеждению, должна была победить на Дерби.

Принц Эдди обручился с принцессой Мэй фон Тек — к радости и облегчению его и ее родителей.

Пауэрскорт подарил лорду Джонни Фицджеральду ящик «Шассань-Монтраше».

Сестры в складчину купили Пауэрскорту первое издание «Упадка и разрушения Римской империи» Гиббона.

Но ближе всего сердцу Пауэрскорта был подарок, который он сам сделал на Рождество своим племянникам.

Часть вторая САНДРИНХЕМ Январь 1892

5

Вольтижеры безостановочно продвигались вниз по склону — то была цепь стрелков, авангард армии французов. За спинами их стояли, развернувшись вокруг Бель-Альянса в боевые порядки, отборные части Великой армии Наполеона в шлемах, переливавшихся цветами разных земель. То был военный калейдоскоп. Уланы в красных шапках с белыми плюмажами и медными пластинами, на которых была выгравирована буква «N», егеря в зеленых с алым треуголках, гусары с многоцветными плюмажами, драгуны в медных касках поверх тигровых тюрбанов, кирасиры в стальных шлемах с медными крестами, карабинеры в ослепительно белых мундирах и гренадеры Старой гвардии в тяжелых меховых киверах.

По другую сторону долины ожидали своей участи британцы — разношерстная армия в разношерстных мундирах.

— Огонь! — приказал тонкий голосок. — Огонь!

— Бам! Бам! Бам! Бам! — вскричали два других.

— Если я поосновательнее затянусь сигарой, — сказал лорд Фрэнсис Пауэрскорт, который, вообще-то говоря, сигар терпеть не мог, но полагал, что история требует жертв, — мы сможем окутать все поле сражения дымом.

Вот это и был его рождественский подарок трем племянникам — огромная раскладная доска, в мельчайших подробностях изображавшая поле битвы под Ватерлоо, и игрушечные солдатики в мундирах всех войск, какие сошлись в тот июньский день.

Уильяму, старшему из племянников Пауэрскорта, было уже восемь — он командовал двумя солдатами помоложе, Патриком и Александром. Патрик был барабанщиком, снабженным копией инструмента, который на европейских полях сражений вел к победам и славе французскую пехоту. Александр состоял в горнистах-сигнальщиках и был обучен передавать разного рода приказы солдатам армии Веллингтона.

— Первым делом после артиллерийской бомбардировки, — Пауэрскорт отважно затянулся сигарой и заволок поле битвы дымом, — стало наступление на ферму Угумон. Четыре полка ветеранов, — он указал на горстку солдатиков, — двинули к ней. Бей в барабан.

Пока Уильям продвигал сквозь дым войска, Патрик отбивал pas de charge[13]: бу-бум, бу-бум, бу-бум, бу-бум.

— Отлично, — сказал Пауэрскорт. — Итак, Александр, — обратился он к младшему из племянников, — ты стоишь близ герцога Веллингтона, вот он, сидит на коне по имени Копенгаген. Твое дело трубить, передавая его приказы. Смотри! Он увидел, что французы приближаются к шато. Необходимы подкрепления. Ну же! Труби!

Нельзя сказать, чтобы Александр овладел всем репертуаром горниста — от побудки до вечерней зори, — но шум он умел создавать немалый.

— Alors[14], — воскликнул Пауэрскорт, — кое-кому из французов удалось-таки прорваться в дом. Сейчас я покажу вам, что это случилось. Будем считать, что вот эта дверь — главные ворота, а вы, все трое, выходите с барабанами и горнами наружу и что есть силы стараетесь пробраться внутрь. Придется вам недолго побыть французами, а я стану полковником Макдоннеллом, защитником ворот.