Спи, крольчонок (СИ)

"Тройка башковитых", Куда указание из письма привело Эскера, скорее напоминал форпост, каковым прежде и являлся. Трехэтажное здание из бурого кирпича плотным непроницаемым кольцом окружала деревянная стена, тяжелые ворота, впрочем, распахнули настежь. Прежде, из-за заостренных бревен виднелись плоские дощатые "крыши" дозорных башен, ныне разобранных за ненадобность. Подъезжая, Эскер рассчитывал увидеть как минимум ров, но того не оказалось и дознаватель почувствовал себя слегка обманутым.

Сепек и Рокос спешились, Эскеров Конъюнктивит встал столбом. Раздул ноздри. Нервно топнул копытом.

- Чует. - отметил Сепек. - Взгляните, сударь, не удивляйтесь.

Эскер взглянул и не удивился. Заодно вопросов по поводу названия постоялого двора задавать не пришлось. Над входом висели три головы. Специальным образом высушенные,, с плотно зашитым ртом и веками. Щеки покрывали выцветшие татуировки. Уши - длинные и острые - плотно стянуты тонкой веревкой.

- Средний - Сепека! - выпалил Рокос, радостно ухмыляясь Эскеру. - За неделю перед перемирием. Высший решил схватиться с низшим один на один, поразвлечься напоследок, разжиться трофейным черепом! Ну, поразвлёкся, ха! А вот с черепом не вышло!

Старший лесничий восторга не разделил. Поднес палец к губам. Рокос тут же сник.

- Эльфы то, сударь магик, гниют иначе. Дольше свежесть сохраняют, не портятся. Правда мясо то у них дрянь, привкус тошнючий. А если головы верно вымочить и вытрясти, то ни муха на них не зариться, ни падальщики. А амбрэ выветривается. Носы у нас грубые, не чуем. Животные вскидываются. Но потом привыкают. Вот и ваш привыкнет. Куда денется.

Мерин чихнул.

- Мы, сударь магик, вас теперь оставим. - Сепек подчеркнуто вежливо поклонился Эскеру, но руки на прощание не подал. - То что дальше будет, не нашего ума и не нашего жалованья дело. Каждому сверчку свой шесток, а ваш высоковат, да крутоват, судя по всему. Падать с такого долго и вдребезги.

Сверчок на высоком шестке смолчал.

- Удачи напоследок пожелаю. Осторожности. До встречи, сударь магик.

***.

- Мне сказали, ты опять почти не спал, юноша.

- Прошу простить, профессор. Пустое.

- Дорогой мой, пустое обычно наполняют содержимым или выбрасывают за ненадобность. Так как?

- Мне снова снилась хата. Невзрачная избушка, а в ней - красивая крепкая женщина

- Сон как сон.

- Она улыбалась мне. Попросила взглянуть ей в глаза. А я почему-то не хотел, плакал, протестовал.

- Не помните почему?

- Нет. Глаза у нее... прекрасные. Огромные, сине-зеленые. Над левой бровью - шрам. Она взяла меня на руки.

- Вас и на руки? И правда, крепкая!

- Во сне я снова маленький. А я ведь почти не помню...

- Берет вас на руки и?

- Поет песню. Я знаю эту песню - про медвежонка, его семью, пчел и мед.

- И что же?

- Я успокаиваюсь. Подчиняюсь. Смотрю. Ее глаза сверкают, как озеро на рассвете.

- А дальше?

- А дальше я ничего не помню, профессор. Совсем ничего. Сразу просыпаюсь.

***

Усладиться запахом тушеной кислой капусты, сырной похлебки с луком и гречневой каши на сале Эскер не успевал. Письмо требовало, а в печати, помимо красного воска, имелась еще и телепатическая привязка. Краткая, емкая, крайне нервозная. Привязка считалась сумбурно, наградив Эскера легкой дезориентаций и тошнотой, но ворвавшееся непосредственно в мозг послание как могло четко определило всю требуемую срочность.

Впрочем, сначала Эскер все-таки осмотрел долину. Прочувствовал ее. Чтобы правильно ответить на правильные вопросы.

Сглотнул голодную слюну, посмотрел сквозь замызганное оконце на Конъюнктивита - тот смирно стоял в стойле, куда его отвел парнишка-конюх и шевелил ушами. Ну, пора.

Дознаватель поднялся на второй этаж, миновал две двери справа, подошел к третьей.

- Входите, дознаватель Ауритус, прошу вас, не заперто.

Заперто действительно, не было. Эксер подсознательно ожидал положенного скрипа и слега огорчился тому, что ручка поддалась стремительно, а петли смазывали на совесть. В комнате, у вполне сносного камина, во вполне сносном кресле сидел высокий дородный пожилой мужчина, сносно выстукивая сносную ритмичную мелодию по крышке сносного стола.

Эскеру нравилось определение "сносный". Оно приходило на помощь в те моменты, когда прилагательные заканчивались.