Спецназ Великого князя

Конь княжеский бился, пытался передними ногами на лёд опереться, глаза безумные. В полынье уже и красное княжеское корзно смутно видно. Нырнул Фёдор. Одного опасался, как бы конь задними ногами не ударил. Это как тараном в грудь получить. Красный плащ вниз уходит, в глубину. Нырнул, рукой ухватился, вверх потянул. Воздуха уже не хватало, вынырнул, в левой руке намертво плащ зажат. Вокруг полыньи уже дружинники. Один из них за плащ ухватился, на себя тянет, второй ухитрился, князя за ворот ферязи схватил. Другие дружинники лёд боевыми топорами рубят, пытаясь полынью расширить, коня в сторону отвести. Вытащили князя, на лёд вниз лицом положили. Изо рта князя вода течёт, наглотаться успел. Потом закашлялся сильно. Дружинник руку Фёдору протянул, буквально выдернул из воды. С Фёдора воды поток течёт. И сил нет, поддоспешник воды набрал, как губка, тяжелый стал. Спешка до добра не доводит, но и медлить было нельзя. И так в последний момент успел. Коня дружинники за передние ноги схватили, дружно потянули, обдирая брюхо о лёд. Затем вожжи накинули на шею, под дружное «ух» вытянули. Конь, оскальзываясь копытами, встал, трясёт его. Один из дружинников под уздцы взял, на берег повёл, по морде оглаживает, успокаивая. Кто-то крикнул:

– Тряпьём оботри, попону сухую накинь!

– Не учи учёного, – огрызнулся дружинник. А про Фёдора как-то забыли все, князя подняли, на берег понесли. Туда же возок княжеский подогнали.

Бояре кричат возничему:

– В деревню гони, в тепло ему надо, на печь, чтобы лихоманка не приключилась!

Возничий погнал, за ним десяток дружинников для охраны и помощи. А ещё бояре увязались. Каждый участие проявить хочет. Один из дружинников сплюнул:

– Где вы раньше были?

Разбросанные вещи и броню Фёдора собрали. Фёдора раздели донага, растёрли меховой рукавицей, дали сухую одежду. У каждого дружинника в перемётной суме есть чистое исподнее, запасные порты, а то и рубаха. Фёдор оделся, теплее стало. Руки-ноги согрелись, а внутри холод, как заледенело всё.

После вынужденной задержки войско дальше двинулось. Через пару вёрст деревня. У одной из изб бояре столпились. Игнатий Иголка руку поднял, ратников останавливая:

– Где дружинник, что в прорубь нырял?

– Фёдор, тебя кличут! – закричали ратники.

Фёдор подъехал, спрыгнул.

– В избу зайди. Князь в себя пришёл, тебя требует.

Это можно. Фёдор поводья лошади приятелю Никанору отдал, к избе зашагал. Бояре расступились, как перед важным чином. Для простого воина непривычно. Немного робея, Фёдор в избу вошёл. Вот диво! Князь в одном исподнем на русской печи сидит. Печь натоплена, тепло от неё исходит. Фёдор, войдя, перекрестился на иконы в красном углу, потом князю поклонился:

– Здрав буди, княже!

– И ты не хворай, спаситель. Как имя твоё?

– Фёдор Сухарев, дружинник, князя Патрикеева гридь.

– Ближе подойди.

Фёдор к печи подошёл. Князь с пальца один из перстней стянул, протянул:

– Носи, Федя. Век тебя помнить буду.

– Благодарствую, княже!

Фёдор поклонился. А один из бояр его за рукав из избы тянет.

– Прочь поди, видишь – неможется князю.

За Рузой полусотня Саввы Ручьёва вправо повернула, на Боровск. После двух дневных переходов Фёдор почувствовал себя скверно. Слабость навалилась, появился кашель, жар поднялся. С трудом удержался в седле до Тарутино. До Борисова один дневной переход, а сил нет. Ручьёв заметил состояние Фёдора, подошёл, лоб пощупал.

– Э, парень, да ты горишь весь. Не прошло даром твоё купание в проруби. К лечцу надобно либо к знахарке.

Подсуетились дружинники, нашли в соседней деревне бабку-травницу, на санях привезли. Бабка Фёдора осмотрела, губами почмокала:

– Плох парень, лихоманка у него. Нельзя ему в седло, отлежаться надо, целебные отвары попить. Везите его ко мне в избу, выхожу.

Фёдора на сани уложили, сняв шлем и броню. Рядом бабку Пелагею посадили, к избёнке привезли. Избёнка древняя, скособоченная, стены до половины мхом поросли. Ратники Фёдора в избу внесли, на полати уложили, тулуп и сапоги сняли.

– Фёдор, ты выздоравливай, – напутствовали. – Коня и броню забираем, а через седмицу наведаемся.

Ручьёв бабке несколько медяков в руку сунул за труды. Уехали дружинники, а Фёдор в беспамятство впал. Приходил в себя, бабка сразу отварами поила, отвратительными на вкус. А ещё, стянув осторожно рубаху, натирала грудь мазями, накрывала медвежьей шкурой, поеденной молью, приговаривала:

– Пропотеть тебе надоть, жар и уйдёт.

Сколько в таком состоянии Фёдор пробыл, и вспомнить не мог. Седмицу, две? Но одним утром проснулся в здравом уме, первое, что спросил:

– Гриди приезжали?

– Были третьего дня, один братом твоим единоутробным назвался, обнимал тебя.

– Надо же, не помню ничего.

– Обещали ещё заехать. В баню бы тебе надо, дух от тебя тяжёлый.

В самом деле пахло. Бабка его мазями натирала – салом барсучьим, медвежьим, да ещё потел он. Запах соответствующий. Да ещё в переходе от Пскова не мылись. Ни одна баня рать вместить не смогла бы. Бабка сказала:

– Перстень у тебя знатный.

– Князя Холмского подарок за спасение.

– Я так и думала – одарил кто-то либо трофей.