Спецназ князя Дмитрия

– Полагаю, предстоит мне испить горькую чашу, княже! Уже ведаю, как судить меня намерен митрополит Алексий!! По «Мерилам праведного» и иным старорусским законам. Но давно уже сама Москва их нарушила, ибо Переяславль получила, стойно тебе, по завещанию князя, а не по канонам! Судить меня будет Алексий не как духовный, а как мирской судия!! Готовь Тверскую землю к защите, княже!

– Нам самим ратной силы супротив Москвы и Кашина не набрать, – подсчитали ближние бояре. – Мор землю опустошил изрядно. Одна теперь надежа – зять твой Ольгерд. Великий князь литовский! К нему поспешай, княже, а мы уж тут как-нибудь попробуем за крепостными стенами отсидеться. Езжай, Михаил Александрович, не мешкай!!

…Вновь Алексий держал в руках маленький лоскут бумаги, на котором аккуратным мелким почерком было начертано:

«Князь Михаил со всею своей дружиною вборзе отбыл из Твери, оставив город на тысяцкого. Полагаю, кроме как на Литву, путь ему держать некуда».

Подпись под письмом была не нужна. Митрополит и без нее знал, кто продолжает честно служить ему и великому князю Владимирскому…

Глава 4

Словно беспощадная вода в половодье, прихлынули на беззащитную тверскую землю союзные полки. Пришли кашинцы, в очередной раз выполняя волю своего князя, уже в который раз зоря своих же земляков. Пришли дорогобужцы, ведомые Еремеем. С юга наползли московский, дмитровский, коломенский полки. Тверская ратная сила и жители посадов укрылись за стенами Тверского Кремника, Городка, Микулина. Но куда спрятаться смердам в селах и деревнях? Вновь в леса, как встарь при набегах татарской конницы? И шли, бежали мужики и бабы по глухим землянкам в борах и на болотах, кляня Москву, Кашин, княжеские свары, да и самого князя Михаила, бросившего, как им казалось, землю в этот трудный час. Но большая волна ненависти выплеснулась на князя Василия, севшего на тверской княжеский стол после смерти брата Константина. Проклинали последнего сына великого Михаила Святого, сына, который не смог уподобиться даже тени славного своего отца!..

Иван Федоров наблюдал за буйством нахлынувших ратных с высоты крепостных стен. Воины грабили дома, тащили все, что попадется под руку, гнали плачущий полон, насиловали девок на глазах их матерей и детей. Как же все это походило на далекие, казалось, набеги Неврюевой и Федорчуковой ратей. И самое страшное, что творили все это свои же русичи!!

«Господи, как же ты зришь спокойно на все это? Доколь земле терпеть такое? Доколь земля будет кровью и разорением платить за несогласие между князьями русскими? Господи, не допусти того же на моих землях!!!»

Десятисаженный вал и такой же высоты стена заметно уменьшали фигурки людей, копошащихся на улицах посада. По знамени Иван признал свой, коломенский, полк. Ему показалось, что он даже узнал Федора, в компании еще троих деловито снующего по дворам. Вот они вывели гнедого коня, вот вытащили какие-то кули, вот скрылись за воротами постоялого двора… ЕГО ДВОРА!!! Иван до хруста в суставах сжал кулаки. Он уже успел привыкнуть к новому дому. Пусть серебро захвачено с собою в Кремник, пусть лопоть поценнее и несколько кулей зерна закопаны в яму и завалены навозом! Всего не спрячешь, не унесешь. Хозяйская жилка зло пульсировала в висках, заставляя забывать, что под ногами суетятся те, ради кого он и поселен в почти новом, еще не потемневшем от времени доме.

Иван увидел в руках одного из московитов, лазающих по двору постоялой избы, пылающий факел, и не удержался:

– Брось огонь, сукин сын!!! Я тебе запалю, мать твою!..

Несколько голов задрались вверх, послышался злорадный хохот. Ратник махнул рукой, жаркий огонь пал на тесовую крышу, немного прокатился, зацепился за что-то и… радостно поделился пламенем с хорошо просохшим на летней жаре деревом. Ратные, в том числе и Федор, вновь засмеялись, показывая в сторону воротной башни непристойные жесты.

«Ну, сукины дети!! Полезете на приступ – поквитаемся! Хватит еще силы в левой руке, чтоб заставить вас землю нюхать!! А тебя, Федька, при первой же встрече вожжами выполю, вот те крест! Грабить – грабь, но пошто петуха красного под крышу-то пускать? Какая тебе с чужого горя прибыль, паразит?!!»

– Что, твой двор запалили? – спросил стоявший неподалеку боярин Олекса.

– Запалили…

– Я что-то тебя не припомню, дед. Память у меня на лица хорошая, а не могу признать. Ты пришлый, что ли?

– В устье Тьмы деревня моя родная. Время да мор всю родню прибрали. Приехал на родину остатние годы дожить спокойно, а оно вишь какое спокойствие.

– Откуда прибыл? Не из Москвы ли?

Иван понял, что боярин затеял этот разговор не зря. Стараясь быть как можно спокойнее, ответил:

– С полоном меня угнали в Орду еще при Федорчуковой рати. Хозяин попался хороший в Сарае, дал вольную.

Боярин недоверчиво хмыкнул:

– А ну, молви по-татарски, что ты щас внизу зришь?

Иван произнес просимое. Олекса слегка отмяк лицом.

– И впрямь ихнюю молвь знаешь. А что такое сотворил, что милость татарина заслужил?