Специальный рейд

Простое женское любопытство заставило Зарему сначала сесть, а потом, взявшись рукой за спинку кровати, и приподняться. Вчера ей легче ходилось. В этот раз дойти до двери оказалось так же трудно, как дойти до далекой палаты Зураба. Уже взявшись за дверную ручку, она несколько секунд посомневалась, перевела дыхание и слегка приоткрыла дверь, коротко скрипнувшую. Стоящий за дверью высокий и массивный человек повернулся и засветился широкой добродушной улыбкой, сверкнул в полумраке коридора белыми блестящими зубами.

Часовым-милиционером оказался Нугзар Гогаладзе, товарищ Зураба. Один из тех, кто отвозил Зарему в первый раз в деревню после разговора с Басаргиным и потом приезжал вместе с ним за Заремой. Он всегда казался Зареме человеком надежным, как большая гора.

– Здравствуй, – сказал Нугзар. – Как ты себя чувствуешь?

– Спасибо. Поправляюсь, – ответно улыбнулась она, хотя улыбка далась ей с трудом – разучилась уже улыбаться за последнее время. – Ты проходи в палату.

Нугзар оглянулся через плечо.

– Нельзя мне. Я на посту.

– Как Зурабу помочь? – спросила Зарема. – И его тоже подозревают.

– Не волнуйся. Мы с ребятами письмо в генеральную прокуратуру написали. Это же глупо, вас обвинять... – он даже тяжелую ладонь ей на плечо при этих словах положил, подбадривая. – Козла отпущения ищут, чтобы было на кого дело свалить... Так что не беспокойся. Мы поможем...

– Спасибо, Нугзар. Мне стоять тяжело. Ты зашел бы...

Он даже вздохнул от неудобства своего положения.

– Нельзя. Иди ложись и не беспокойся... Держись. И сама за себя борись. За сына своего борись. Сильной будь. Будешь сильной, никакие следователи с тобой справиться не смогут... Человек – не домашняя кошка, он сам должен своей судьбой управлять!

Она, кивнув, осторожно прикрыла дверь и добралась до кровати.

Значит, друзья Зураба верят ему и ей и пытаются помочь.

Если даже посторонние люди помочь пытаются, значит, сама-то она тем более должна старание проявить...

Надо писать письмо!

* * *

Часового сменили. Об этом сообщила тетя Галя.

– Тот-то ваш был, чечен, а этот русский.

– Тот был не чечен, а грузин, – поправила Зарема.

Зарема попробовала писать. Но с ее изуродованной рукой это получалось плохо. Пальцы не держали ручку, а когда она все же умудрялась зажать ее большим пальцем и мизинцем, то буквы расползались в разные стороны.

– Нет, – решила она после нескольких попыток. – Такое письмо отправить стыдно будет. Да и не будет президент читать такие каракули. Нет у него времени мой почерк разбирать...

Она даже ручку в досаде на кровать бросила.

– Уродина я и есть уродина!

По-мужски топая тяжелыми ногами, тетя Галя прогулялась по палате, в окно выглянула.

– А давай я за тебя напишу. А вначале так и скажем, что ты писать, мол, сама не можешь, потому что у тебя рука изувечена. Ему все равно ведь, кто пишет, лишь бы там правда была сказана...

Зарема подняла в раздумье свои красивые брови.

– Ладно, – Зарема наконец решилась. – Ты пиши, а я рассказывать буду. Надо ведь так написать, чтобы понятно стало... Я, все одно, сама-то по-русски хорошо написать не сумела бы...

Тетя Галя уселась на свободную кровать, передвинула сильными руками тумбочку, чтобы писать было удобнее, и приготовилась, а Зарема, сидя на своей кровати, задумалась.

Только незадолго перед этим она, казалось бы, нашла нужные слова. Она хотела начать сразу резко со своей душевной боли, с того, что у нее не осталось уже сил на жизнь, но она живет только потому, что у нее есть сын-инвалид, который останется без матери никому не нужным и совсем беспомощным. Но сейчас эти приготовленные слова показались совсем не нужными и неуклюжими. Они вообще как-то забылись и не захотели больше вспоминаться. И она начала диктовать тете Гале совсем другое. Начала извиняться за то, что причиняет беспокойство занятому человеку со своими мелкими бедами. Потом Зарема стала извиняться за то, что не имеет возможности писать сама и прибегает к помощи медсестры тети Гали. И только после этого стала рассказывать, почему она сама писать не может. Этот рассказ получился еще более долгим, потому что поведать пришлось обо всем, начиная с того момента, когда пришли ночью в их дом бородатые люди и велели Адлану собираться и идти с ними. И кончая тем, как она в первый раз очнулась в госпитале с перевязанной головой.

После такого пространного рассказа собственная жизнь вспомнилась снова во всех ярчайших красках, которые со стороны должны, наверное, смотреться тусклыми. Но переживания возобновили душевную боль, и она принялась рассказывать о себе все... И закончила тем, что вот лежат они с Зурабом в больнице еле живые, а около их палаты поставили часовых...

* * *

– И не знаю, что у нас получилось... – сказала тетя Галя, перелистывая страницы, исписанные крупными буквами. – Станет ли он читать, когда так много написано?

Зарема посмотрела на нее слегка затравленно. Она еще не отошла от болезненных переживаний, заново всколыхнувшихся в ее душе, и новый прибой приближался грозным фронтом.