Специальный рейд

– Скоро и я... – ему даже не надо было собирать силы, чтобы договорить фразу до конца. Она и так поняла, что он тоже надеется вскоре встать. Хотя вид у него был более больной, чем у нее.

– Сестра, – позвал голос из угла палаты. – Мне «утку» надо...

Медсестра тоже умеет понимать недосказанное. Она поняла, что больной стесняется чужого женского присутствия.

– Все, – подошла она к Зареме. – Погостила, и будет... Пойдем, я помогу тебе...

* * *

Прибежала тетя Галя.

– Что ж ты, дурочка моя, наделала...

– Что? – не поняла Зарема.

– Зачем же ты к Зурабу ходила! Моего дежурства дождаться не могла?

– А почему нельзя?

– Можно... Вот и сходила... Там сейчас у главного врача этот... Рыжеглазый... Из ФСБ... Ругается... Он же ведь и Зураба тоже подозревает, допрашивает, как тебя, каждый день... А теперь, говорит, тебя надо переводить в следственный изолятор в Грозный. Там лазарет есть. Туда тебя хотят... Врач пока не соглашается. У тебя же даже швы не сняли. Решили через неделю... А пока часового к твоей палате поставят...

При общей тесноте в отделениях больницы Зарема одна занимала целую палату, потому что не было в отделении экстренной хирургии больше ни одной женщины-пациентки. Во всей больнице еще только две женщины, как тетя Галя рассказывала, и обе в инфекционном отделении.

– Зачем часового? – не поняла Зарема. – Почему с Зурабом видеться нельзя?

– Этот... говорит, что вы сговорились уже, какие показания давать. Для того ты, лежачая, дескать, и ходила... Сидели, говорит, в палате и шептались...

– Когда шептаться? Когда мы успеть могли? Я же меньше минуты у Зураба была. Еле дотащилась туда. Только-только дыхание перевела... А он и говорить почти не может. Только про Арчи успел спросить и про мое здоровье. И все...

– Этому ж разве докажешь... Он свое твердит... Теперь часового поставят, и будешь ты арестованная... Чтоб, значит, не сбежала, раз начала ходить...

Зарема села на кровать, рядом с которой стояла. Опять прибой в голову ударил. Да какой это прибой? Это шторм целый разыгрался, и бушует, и колотит волной... И больше ничего она сказать не смогла.

Если по честности разобраться, то Зарема всерьез рыжеглазого офицера ФСБ не воспринимала. Ну, ходит, ну, спрашивает – работа у него такая: много спрашивать. Может, что-то из ответов ему и сгодится для дела. Но обвинения в свой адрес она не могла воспринимать как угрозу. Ведь она же все честно рассказала, как дело было... И Зураб свидетель...

– Что делать будем? – спросила тетя Галя. – Он ведь всерьез про часового-то...

– А что я сделать могу? – вдруг сухо и гордо ответила Зарема. – Я все рассказала. Мне больше добавить нечего. Если виноватая я в чем-то, пусть судят...

– Им, таким, виноватых-то трудно найти... Они и ищут, кто ответить за себя не может, и сажают, кто под руку попадется... И тебя, и Зураба твоего посадят за милу душу... Что с сыном-то будет?

Этот аргумент, казалось, совсем сбил с Заремы гордость. Опять заштормило в голове, и даже сидя она головокружение почувствовала.

– Как же быть? Что мне сделать надо?

– Думай сама. Откуда я знаю... – медсестра ответила даже сердито.

Она ушла. Зарема долго лежала в тишине. И ни одной стоящей мысли не возникло. Мысли, что помогла бы ей понять ситуацию и что-то придумать. Потом в дверь постучали, возвращая ее к грустной действительности. Стучал перед тем, как войти, только рыжеглазый офицер ФСБ.

Она никак на стук не отреагировала. Только глаза закрыла, прикидываясь спящей. Он вошел и без приглашения. Зарема услышала, как загремел по полу пододвигаемый стул.

– Проснитесь... – сказал рыжеглазый. – Я должен сообщить вам, что вынужден поставить у вашей двери часового, чтобы вы не сбежали и не имели возможности общаться с сообщником.

– Вам лечиться надо, – сказала Зарема. – Вас нужно срочно отправить в больницу для умалишенных... И никогда оттуда не выпускать. Никогда! Как можно вообще жить и всех подозревать? Как можно невиновных людей обвинять и после этого с другими людьми общаться, жену иметь, детям своим в глаза заглядывать... Стыдно перед детьми должно быть...

– Таким образом вам не удастся убедить меня в своей невиновности.

– Я вас ни в чем не собираюсь убеждать. Мне вас просто жалко. Несчастный вы... Вас никто по-настоящему не любит... И вы никого по-настоящему любить не умеете...

* * *

Рыжеглазый приготовил новые вопросы.

Он называл имена людей, о которых Зарема слышала или не слышала, и спрашивал, в каких она отношениях с этими людьми. Она ни в каких отношениях с ними не была, ни с кем не была даже знакома лично, кроме одного человека, своего односельчанина, который учился в школе вместе с ней и с Зурабом, только классом старше. Так она и сказала.

– Значит, это он передавал вам взрывчатку... – по-своему отреагировал на это рыжеглазый.

Она опять закрыла глаза, показывая, что разговаривать с офицером не желает.

Он понял это и встал, с грохотом отодвинув стул.

– Через неделю, а может быть, и раньше, вас переведут в лазарет следственного изолятора. Там с вами никто церемониться не будет. И вы себя будете по-другому вести.