Специальный рейд

Зураб приходил раз в два-три дня. Он еще осенью, когда только-только стали заявлять о себе холода, привез печку со смешным названием «буржуйка» и вывел в окно трубу. А через неделю пригнал и целую машину угля. Где уж достал такую роскошь, неизвестно. Другим приходилось топить собственные квартиры старой разломанной мебелью из полуразрушенных домов, в которых никто не жил. Благо домов таких было немало, но топливо надо было еще собирать. Зураб и с прапорщиком-комендантом договорился, и тот выделил угол в сарае. Хошиев сам полдня провозился с лопатой и с ведрами, перетаскивал уголь в этот угол. Зарема рвалась ему помогать. Если не лопату держать, то хотя бы ведра таскать с ее рукой было можно. Он только смеялся, но помощи не принял.

Стал привыкать к Зурабу маленький Арчи. Зарема заметила, что хотя тихий сын ее слишком мал, чтобы уметь считать, он каким-то чутьем угадывал день и время, когда придет Зураб. И начинал ждать его загодя. Об этом говорили глаза мальчика, устремленные на дверь. Глаза непривычно светились, и не было в них всегдашней испуганной мрачности. От такого отношения сына к чужому мужчине стало меняться отношение к нему и самой Заремы. Если раньше она общалась с Хошиевым просто как со школьным приятелем, и при этом достаточно строго, как и полагается вдове погибшего моджахеда, то теперь стала ловить себя на том, что вместе с Арчи ждет Зураба. А скоро поняла сама, что она по-прежнему осталась женщиной и женская натура просит мужской ласки. Если бы Зураб торопил события, если бы настаивал на сближении, она никогда бы не решилась на такое. Но он проявил терпение, и она сама сделала шаг ему навстречу. Когда однажды вечером Арчи уснул и Зураб встал у двери, уйти не торопясь, пока его не подтолкнут словами или рукой, она позвала его к себе...

Но отправила его восвояси еще в темноте, пока Арчи не проснулся, пока никто не вышел на улицы – комендантский час только-только кончился.

* * *

Весной, когда снег начал активно таять и вот-вот готовы были выбраться из набухших почек листья, они начали втроем ходить гулять. Обычно вечером, когда воздух казался особенно чистым. Весна обещала, как всегда, грядущую радость, будила ощущение свежести, будоражила душу обещанием чего-то светлого и хорошего. Даже Арчи весне радовался, глаза его светились уже не так печально и мрачно, как обычно. А однажды, разбежавшись на дороге, он споткнулся на разбитом асфальте, упал, ударился сразу коленями, локтями и лицом и издал какой-то долгий звук. Зарема понимала, что звук этот мальчик издал от боли, но сколько счастья это принесло ей, сколько радости, как ни странно, доставило после почти года абсолютного молчания ребенка. Радовался и Зураб.

– Надо денег подкопить, и тогда повезем его в Москву. Там же всегда лучшие врачи были... Там помогут... – сказал он. – Если звуки может издавать, и разговаривать станет, и смеяться...

Слова эти вселяли надежду. Просто потому, что верить в это хотелось очень-очень.

Обычно после работы Зарема возвращалась к себе в каморку, умывала и переодевала Арчи, и они отправлялись к райотделу милиции. Останавливались на другой стороне улицы. Зураб видел их в окно и выходил. Сам он жил в другом общежитии, в милицейском, устроенном в спортзале бывшей школы. Один большой спортзал – комната на всех. Там устроились и местные, у кого не было возможности дома жить. В селах района не баловали любовью милиционеров. Там же жили и прикомандированные со всей России. О своем быте Зураб только рассказывал, но никогда не водил в общежитие Зарему.

– Смотреть там не на что, – говорил.

В тот памятный день она, как обычно, зашла сначала к себе, чтобы переодеть Арчи, потому что к вечеру становилось прохладнее, чем днем, и удивилась, обнаружив, что оставила утром дверь не закрытой. То есть она вроде бы помнила, что закрывала ее. И ключ взяла с собой. Если бы не закрывала, то зачем бы положила ключ в карман? Но дверь оказалась открытой, хотя и плотно притворенной.

Возникло подозрение, что ее обокрали. Зарема прошла в комнату, посмотрела – воровать-то нечего. Приподняла с полки в стенном шкафу стопку белья. Там хранила деньги, что сумела скопить. Копейки, конечно, но они всегда могут сгодиться. Деньги оказались на месте. Она уже опустила стопку на место, но что-то заставило ее приподнять белье снова. Взяла деньги в руки. Даже на ощупь чувствовалось, что их больше. И не такие, как ей показалось в полумраке комнаты. Она подошла к окну, чтобы пересчитать, и с удивлением обнаружила десять стодолларовых купюр, приложенных к стопочке снизу.

В первый момент это испугало. Потом возникла вдруг острая, как боль в сердце, догадка.

Адлан! Адлан жив. Это он приходил, когда ее не было, и оставил деньги для сына.

Но надежда, вспыхнув пламенем и заставив Зарему покраснеть, тут же погасла. Тело Адлана отдали родителям, и те похоронили его своими руками, пока Зарема с Арчи лежали в госпитале. Родители не могли ошибиться и похоронить кого-то другого.