Spero

Он так и не научился разбираться в здешних топонимах. Звучащие на отвратительном здешнем наречии, сплошь колючие и острые, как сами Альбы, они не задерживались в памяти, тем более что Гримберту зачастую было не с чем их ассоциировать, чтобы толком запомнить. Он помнил отвратительную ледяную крупу на Пушечном перевале – она и в самом деле била в лицо с такой силой, будто невидимые орудия палили по ним картечью. Он помнил омерзительные, отдающие тухлятиной, испарения Райской Долины – несмотря на обвязанный тряпьем рот, он наглотался их достаточно, чтобы весь следующий день мучиться судорогами и тошнотой. Он помнил коварные осыпи Красного Холма, которые дважды едва не свели его в могилу – спасибо клюке, которой он вовремя успевал зацепиться, и подоспевшему Берхарду.

Но большая часть здешних названий так и не обрела для него смысла. Точно люди, чьих лиц он никогда не видел, они скользили мимо него нескончаемой вереницей, не вызывая ни интереса, ни прочих чувств.

Скавярня или Каменная Часовня?

Лимфатическое Ущелье или Молодой Хрущ?

Чертячий Отрог или Хлоровый Ледник?

– Что это значит?

– Да ни черта не значит, мессир. Если к ночи на нас не напустится восточный шквал и не замедлит нам путь, завтрема выйдем к Бледному Пальцу.

Гримберт, дышавший в скрюченные от холода пальцы, был столь выжат, что ощутил лишь бледную тень радости. Альбы высосали из него куда больше сил, чем он думал.

Завтра. Еще один день в проклятых горах.

– Отлично, господин барон. Вы заслужили свою плату.

Берхард сухо усмехнулся.

– Я заслужил ее по меньшей мере трижды. Знаешь, мне стоило немалого труда сохранить твою жизнь все эти дни. Не будь меня, Альбы проглотили бы тебя, даже не заметив.

– Я все еще держусь на ногах, как видишь.

– Пока еще держишься, – безразлично заметил Берхард. – Но я вижу, что сил в тебе почти не осталось. Всего восемь дней, а ты уже похож на тень от прошлого воскресенья, а отощал так, что даже снег почти не проминаешь. Может, ты и дойдешь до Бледного Пальца, да только издохнешь там, смекаешь? Обратного пути тебе нипочем не выдержать.

Гримберт стиснул зубы, отчего те хрустнули, словно вмороженные в челюсть ледышки, готовые расколоться пополам.

Та сила, которая вела его сквозь Альбы к Бледному Пальцу, была силой ненависти. И он не опустошил баки, напротив, ее запасы лишь росли изо дня в день. В какой-то момент ему даже показалось, что он может вечно идти так, окруженный глухой темнотой, не замечая ни голода, ни лютого мороза, ни бритвенно-острых камней под ногами. Ведомый этой силой, точно рыцарский доспех, черпающий энергию в обжигающем жаре атомного распада.

Гримберт придвинулся к костру, чтоб шипящее пламя выгнало из скрюченных пальцев холод. «Дайте мне встать на ноги, – подумал он, с удовольствием ощущая, как теплота огня распространяется по онемевшим рукам. – И я покажу вам, сколько боли может вместить человеческое тело. Когда вы попадете мне в руки, то позавидуете святым великомученикам!»

На память вновь пришла молитва из семи слов, помогавшая ему идти сквозь снежный буран наперекор хлещущим плетям ветра. Терпеть голод, жажду и смертельную, за пределами человеческих сил, усталость.

Семь слов. Семь имен.

Он помнил эти имена, засыпая, сквозь дрожь стиснутого холодом тела. Он помнил их, судорожно просыпаясь от грохота близкой лавины. Неустанно повторял, сбивая в кровь ноги острыми гранями валунов. Бормотал шепотом в краткие минуты отдыха, мучаясь от боли в воспаленном рубце. Даже когда Старик, рыча от ярости, сшибал над его головой валуны, он повторял их – снова, снова и снова, пока они не превратились в подобие сложного и бессмысленного заклинания.

Алафрид.

Лаубер.

Гунтерих.

Клеф.

Леодегарий.

Теодорик.

Герард.

Ему не потребуется много времени для того, чтоб сформулировать обвинение, когда начнется суд. Потому что суд он будет проводить не так, как заведено традициями. Не будет ни чопорных судей в париках, ни защитников и писарей, не будет глазеющих зевак и глашатаев. Зато будет обвинитель, он же судья, палач и единственный зритель.

Часть пятая

Семь человек, семь имен, жгущих его изнутри, точно святая вода одержимого бесами.

Семь раскаленных гвоздей, пригвоздивших его к кресту.

Семь смертных грехов, каждый из которых обрел свое собственное лицо.

Он перебирал эти имена, осторожно и терпеливо, точно четки. Подолгу останавливаясь на каждом имени, вспоминая, как оно звучит, и пробуя на вкус, точно хорошее вино.

Алафрид. Первое имя, открывающее его список.