Сперматозоиды

А откуда у тебя такая сумка? — спрашивает Саночка и тянет ее на себя.

Из бутика, — Сану начинает раздражать девчонка, цепляющаяся за ее сумку. — Кончай!

Кончать в столь людном месте, доводя до сумасшествия несчастных зомби, вышагивающих по улицам, телесными судорогами? А как же пристойность? — хохочет Саночка.

Что ты о себе такое думаешь? Типа, «без комплексов»? — Сана хмурит лоб, и кажется старше лет на семь.

Не морщи лоб, а то тебе все сорок дать можно! — Саночка перестает смеяться и шепчет: — Прости.

За что, чудовище? — улыбается, как ни в чем не бывало, Сана.

За оргазм, за что же! Ты-то его давно не испытывала! — Саночка чуть подталкивает ее.

Откуда такая осведомленность? — приостанавливается Сана.

По тебе видно, — ковыряет в носу Саночка. — Замороченная ты.

Дурында, — Сана убыстряет шаг, но девчонка бежит за ней, поскуливая: — Ну ладно те, не буду так больше, давай сначала? — а в глазах — зайцы солнечные с ума сходят.

Давай, — соглашается Сана: так они снова переносятся к художественному салону на Проспект Мира.

О, простите бога ради! — наступает Сана ей на ногу.

Чего это ты такая вежливая? — вскидывает бровь Саночка.

Вежливая? А что, раньше такой не была?

Как сказать… — Саночка поднимает голову к небу. — Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.

Фальшиво? — смущается Сана. — Но чем же?

Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую, — Саночка легко прыгает через лужу. — А ты?

Я? Я, наверное, тоже, — Сана лужу обходит. — Знаешь, я, наверное, лет тысячу мечтаю выспаться.

Тысячу? Но тебе же тридцать семь! — наклоняет голову Саночка.

Это только кажется! На самом деле мне тысяча…

Надо же, я и не подозревала, что в таком возрасте можно так здорово сохраниться! А может ты просто мумия?

Как ты догадалась? Конечно, ну конечно же, я — мумия, — будто найдя ответ на давно мучавший вопрос, Сана широко распахивает глаза. — Мумия! У меня же нет ни мозгов, ни внутренностей, одна оболочка!

Везет тебе, — с завистью смотрит на нее Саночка. — А как делают мумии?

О, это целое искусство! Сначала у меня вынули железным крючком мозг через ноздри и влили туда специальную жидкость.

Зачем?

Как зачем? Для размягчения остатков. Потом вынули внутренности, а полости тела вымочили в пальмовом вине.

Везет! Пальмовое вино!

Потом меня набили тканями, пропитанными канифолью — при охлаждении те, если ты помнишь, твердеют.

Не помню…

А после этого меня на два с лишним месяца засунули в раствор натуральной соды, и только через семьдесят дней вымыли и завернули в хлопковые бинты: все они были в клейкой густой канифоли, я помню…

И?..

Что — «и»?… В саван завернули, вот что «и».

М-да… кажется, ты неплохо изучила историю Древнего Египта, подруга.

Да, было интересно, — улыбается Сана. — Я раньше любила читать.

А сейчас?

Сейчас только в метро. Или на ночь. Если ничего не происходит. Но постоянно что-то происходит, поэтому иногда даже в метро невозможно: голова пухнет от собственных мыслей, а если еще и чужие…

Что-то ты мне не нравишься.

Да я сама себе не нравлюсь.

Давай ты мне всё расскажешь? Но для этого нужно вернуться назад.

Ок! — они возвращаются на Проспект Мира.

О, простите бога ради!

Чего это ты такая вежливая? — вскидывает бровь та, что помоложе.

Вежливая? А что, раньше такой не была?

Как сказать… — маленькая поднимает голову к небу. — Но вот этого вот «простите бога ради» я от тебя не слышала. Оно и звучит как-то фальшиво.

Фальшиво? — смущается та, что постарше. — Но чем же?

Не знаю, я часто не могу объяснить того, что чувствую, — та, что помоложе, легко прыгает через лужицу. — А ты?

Знаешь, я тоже, тоже не могу… Особенно же невыносима невозможность объяснить самое главное тому, кого любишь, — та, что постарше, с трудом сдерживает слезы.

А ты еще любишь? — та, что помладше, смотрит на нее с восхищением.

И любима, — кивает Сана: ветер в который уж раз поднимает полы ее длинного пальто, обнажая стройные ноги. — Но самое страшное в том, что именно любовь, даже взаимная, причиняет наибольшую боль. Иногда кажется, что вот-вот тебя разнесет, разорвет в клочья! Что ты лопнешь, задохнешься тут же! Но нет, это было бы слишком легко, и всё повторяется — вот оно, фирменное кандальное рондо…

Почему? Ведь если любят двое… — маленькая, перебивая, тщетно силится подобрать нужные слова.

Потому что если другой отдается тебе полностью, эту его ношу очень трудно вынести. Многие ломаются.

А ты?

А что — я? По мне лучше сломаться насмерть, чем прогнуться, — Сана закуривает.

Тебя измучили любовью, я догадалась? — догадалась Саночка.

Не совсем, — Сана стыдится своих истинных чувств. — Я ведь, в принципе, ни в чем не знаю отказа.

Не ври! — Саночку не проведешь. — Давай-ка, скажи как есть!

Давай есть, — говорит Сана и достает из сумки булочку с корицей.

Давай, — соглашается Саночка. — Почти пришли: уже Китай, до «Иллюзиона» два шага: ты ведь после ремонта вроде и не была там…

Боялась.

Чего?

Человека этого.

А человек… человек-то этот… он что сделал?

Хотел, чтоб я дышала ровно, и точка.

Ты же сама поставила точку!