Михайло Михайлович воспринял перемену места ссылки внешне вполне спокойно. «Ну, я этого ожидал, — бросил он вошедшим. — Надеюсь, однако же, господа, что вы не откажете дать мне час времени привести в порядок кое-какие бумаги и написать одну бумагу». Губернатор согласился. Тогда Сперанский сел к столу и начал писать. Писал он более часа. Тем временем подготовили дорожную коляску. Сперанский встал из-за стола, подошел к Филимонову и вручил ему два запечатанных конверта с просьбой передать их графу Толстому. Один конверт предназначался графу, другой был на имя государя. «Кланяйтесь графу, — сказал Михайло Михайлович, — попросите его отправить как можно скорее. Содержание его весьма важно». Быстро собравшись в дорогу, изгнанник молча вышел из дому, не проронив ни слова, сел в коляску и отправился в сопровождении частного пристава в новый свой путь.
В письме Сперанского на имя графа П. А. Толстого говорилось: «Приношу вашему сиятельству следующие мои всепокорнейшие просьбы: 1) прилагаемое при сем письмо доставить государю, при вашем донесении; 2) при отправлении семейства моего оказать возможную помощь и снисхождение; 3) врагам моим здесь и разным их толкам наложить молчание; 4) наконец, и сие для меня всего важнее, сохранить доброе ваше о мне мнение. Оно всегда было для меня драгоценно, и, смею сказать, по чувствам моим и правилам я его достоин. Князю Егору Александровичу (Грузинскому. —
17 сентября 1812 года граф Толстой направил императору Александру донесение о выполнении предписания его величества об отправлении Сперанского в Пермь: «Всемилостивейший государь! Получив высочайшее вашего императорского величества повеление от 9-го сентября, в ту же ночь отправил тайного советника Сперанского в Пермь под присмотром полицейского офицера и с должным предписанием к тамошнему гражданскому губернатору. Выпровождавший его из города полицмейстер доставил мне от него конверт, в коем я нашел письмо на высочайшее ваше имя и которой у сего посылаю. Остаюсь в недоумении однакож, должен ли я был сие сделать или нет и не прогневаю ли тем ваше императорское величество».
За день до своего отъезда из Нижнего Новгорода Сперанский получил письмо от мужа своей сестры Марфы М. Ф. Третьякова. Михайло Федорович сообщил, что живет в страхе и всерьез думает, не бежать ли ему со всей своей семьей из Черкутина. Истинной причиной страха, охватившего Третьякова, была реакция жителей Черкутина на дошедшие до них слухи о «предательстве» Сперанского. Местные крестьяне восприняли их настолько серьезно, что решили «раскатать по бревнам» дом «предателя Отечества». Однако Третьяков скрыл этот факт и написал Сперанскому только о своей боязни прихода французов. Михайло Михайлович немедленно ответил ему. «Письмо ваше, любезный мой Михаила Федорович, весьма меня опечалило, — писал он. — Я не знаю, как и изъяснить намерение ваше оставить село. Куда ехать и где сокрыться! Везде та же самая судьба постигнуть вас может. Впрочем, будьте уверены, что страхи ваши основаны на самых пустых и неосновательных слухах. Зачем неприятелю бродить по селениям и даже зайти в Черкутино, которое столь далеко стоит от большой дороги. Да ежели бы он и пришел, неужели вы думаете, что там будет для вас опаснее, нежели во всяком другом месте. Священник, а особливо протопоп, нигде не может быть безопаснее, как при своей церкви и при своем словесном стаде. Не слушайте бабьих басен, будто на духовный чин нападают — совсем нет. Какой стыд бежать от пустого страху и как вам после к своим прихожанам показаться! Не скажут ли они вам: вот пастырь, который от пустого страху бросил свое стадо. И сверх сего: куда бежать? Я бы душевно был рад принять вас здесь; но здесь опаснее, нежели где-нибудь, и сверх того так все набито, что не только угла для житья, но и шалаша найти нельзя. В Володимере еще хуже. Умоляю вас и матушку остаться дома и не постыдить и себя и меня. Я отвечаю вам за все убытки, если бы вы их и потерпели. Между тем на нужду посылаю чрез А. В. Астафьева 200 р.; только ради Бога останьтесь. Более послать теперь не могу: ибо и сам терплю нужду, доколе сообщение с Петербургом не возобновится».