Спектакль

Душевное спокойствие было к ней недружелюбно последнее время, но она надеялась с ним примириться уже очень скоро и навсегда.

Вздохнув, она потянулась к сумке за своим флакончиком с землей из катакомб. Пальцы шарили внутри сумки, пока не наткнулись на стекло. Она схватила цилиндрик.

Он показался ей непривычным на ощупь: короче, толще, увесистее.

Она выдернула его из сумки, маленький сосуд с темно-красной жидкостью.

«Кровь».

Натали споткнулась и чуть не налетела на прохожего. Она шагнула к стене, прислоняясь к ней спиной, чтобы не упасть.

«Дыши».

Может, это и не кровь вовсе. Это просто поспешный вывод из-за того, что ей померещился труп в реке.

Она подняла сосуд к глазам, наклоняя его, чтобы оценить консистенцию. То, как жидкость медленно стекала по стенкам, некая ее густота – она была права. Она хотела ошибиться, потому что тогда это оказалось бы безобидным, или чьей-то шуткой, или ошибкой. И это значило бы, что она не стоит здесь, у Сены, с флаконом чьей-то крови в руках, в этой странной жизни, которая будто была не ее.

Затем она заметила что-то еще внутри сосуда: маленькое, непрозрачное.

Она отвинтила крышку и понюхала содержимое, морщась от узнаваемого металлического запаха. Внутри был кусочек бумаги, погруженный в кровь полностью, кроме маленького уголка.

Ветер прибил к ее ногам листву. Она взяла несколько листиков, уложив их на ладонь, и вытянула бумажку за чистый уголок. Кровь закапала на землю. Отвратительно. Она держала ее на вытянутой руке, подальше от себя, и положила поверх листьев.

На бумажке что-то было написано. Даже несмотря на кровь, чернила были хорошо видны. Всего одно слово.

«Вдохновение».

Она смяла листья в руке, сжимая кулак.

«Чья это кровь? Почему? Когда?» В омнибусе… Нет, она слишком опасалась карманников и в толпе всегда держала сумку близко.

В парке? Это могло произойти, пока она спала. Она попыталась представить мистера Перчаткина, подходящего к ней спящей, насвистывающего, со своей крысой в кармане. Картинка не складывалась, она даже толком не знала, почему.

Или…

Нет.

Мысль была почти невыносимой, и ей захотелось превратиться в воду и просочиться сквозь сухую землю. Как кровь, которая в ее видениях втекала обратно в раны.

Возможно, она встретилась с Темным художником и не помнит этого.

Может, он даже подходил к ней, угрожал ей, что-то ей сделал. А она не может вспомнить. Может, ее дневной сон не был сном – сновидение, начавшееся как воспоминание, было новым видом провала в памяти, вызванным… Чем? Видом восковых фигур в сцене морга, ссорой с Симоной, чем-то еще? Что-то могло случиться. А может, и нет.

Она не была уверена.

– Это кровь?

Натали подняла взгляд, увидев молодую женщину в черном одеянии, белом головном уборе с оборками и черным покровом. Она узнала одежду: такую носили сестры Доброй помощи, ухаживающие за больными.

– Это… да.

Монахиня посмотрела на бутылочку, которую Натали держала в одной руке, а потом на кулак, в который она сжала другую. Острый взгляд ее зеленых глаз перешел на лицо Натали.

– Это не моя. – Она помотала головой. – Я не знаю, чья. Кто-то… подложил мне это в сумку, наверное. – «Хотя это и пугает, но это лучше, чем если бы я встретила убийцу и забыла об этом». – Я только что ее нашла.

Правда была абсурдной. Она знала, как странно она выглядела и как неправдоподобно звучали ее слова. И все же не могла соврать монахине.

Та наклонилась ближе.

– Тебе нужна помощь? – прошептала монахиня. – Я могу побыть с тобой, пока семья не придет. У тебя есть семья?

Тон ее был полон сочувствия, на лице – забота. Но была и осторожность, такая, с которой мама говорила с тетей Бриджит, когда та вела себя странно.

– Спасибо, да, есть. Я как раз иду домой. Я… мне не нужно в больницу, – сказала Натали, поглядывая на сосуд с кровью.

– Ты уверена?

– Да.

Монахиня, глядя на нее со смесью сочувствия и жалости, тронула ее за локоть. Она медленно закрыла глаза, а потом открыла снова.

– Хорошо, – поклонившись, та пошла прочь.

– Помолитесь за меня, сестра, – крикнула ей в спину Натали.

Монахиня обернулась с легкой улыбкой:

– Я уже молюсь.

Натали болтала ногами над Сеной. Сидеть на цементе было неудобно, и ей было очень тревожно останавливаться на одном месте надолго, но нужно было поразмыслить.

Она ненавидела свою жизнь. Хотела бы, чтобы тогда, в первый раз, она не прикоснулась к стеклу, а разбила его. Если бы она могла путешествовать во времени, то так и сделала бы.

Видения разрушили все привычное и хорошее. Ощущение реальности и воображение сплелись наихудшим образом из всех возможных. Ее отношения с мамой. Ее дружба с Симоной. Ее честность в письмах к Агнес. Ее спокойный сон. Еда. Память.

А Темному художнику что было за дело? Он никак не мог знать о ее способности. Кого, по его мнению, он мучил: девочку – посетительницу морга или анонимного журналиста, автора репортажей из морга? Не мог же он знать, что это все она.

Или мог?