Спектакль

– И, – добавила Симона, – может, это лишь временно. Воспоминания к тебе могут вернуться со временем. Это возможно.

– И еще возможно, что не вернутся, – и ее разум будет наполнен обрезками, как гирляндами бумажных кукол? Этого ей не надо.

Симона повернулась к экспозиции.

– Если даже так, то разве это настолько ужасно? Не очень удобно – да, но забыть, что ты купила цветы, не так уж разрушительно. Пожилые люди тоже такое забывают наверняка.

– Это как-то пренебрежительно, – будто Симона хотела, чтобы потеря памяти была не более чем малозначительной деталью. И вдобавок она повернулась к Натали спиной. – Особенно если это происходит не с тобой.

– За невероятную способность иметь видения я легко отдала бы пару воспоминаний.

Уши Натали горели. Это не какое-нибудь представление. Речь о ее рассудке.

Они прошли в следующий зал вместе с небольшой толпой. Как только Натали увидела, что там, ее конечности окаменели. Она не могла двинуться. Ощущение было таким, будто она из девушки превратилась в укорененное дерево.

Там во всех ужасающих подробностях в воске были воспроизведены тела жертв номер один и номер два, Одетт и навеки безымянной второй девушки, на плите морга. Сцена также включала в себя витрину и – по другую ее сторону – пару, рука об руку, глядящую с нездоровым интересом, в котором читалось одновременно и отвращение, и нежелание отвернуться.

– Тебе верится? – проговорила Симона, которая, как Натали только сейчас заметила, наблюдала за ней.

– Нет, – сказала Натали ровно, выдавив легкую улыбку. Она вырвала свои ноги-корни из земли, чтобы подойти ближе. Каждый порез на их лицах был скопирован в точности.

– Они это представили только пару дней назад. Я так надеялась, что ты не увидишь рекламные плакаты. Луи был прав. Очень реалистично, да?

Натали много раз бывала в этом музее, как и в морге, еще до того, как стала писать для Le Petit Journal. Она видела воспроизведенные сцены преступлений и китайский театр теней, фокусников и реконструкции сражений времен Наполеона. Пару лет назад по улице торжественно провозили целую свадебную процессию, состоявшую целиком из восковых фигур. Что угодно могло стать экспонатом в музее Гревен; что бы публику ни заинтересовало, она получала здесь. Что заставляло людей покупать газеты, то принуждало их приобретать и билеты сюда. Так что она могла бы и догадаться.

«Как знать, – подумала Натали, – может, и сами жертвы приходили сюда до того, как погибли. Или даже в сам морг, чтобы поглазеть на трупы, к которым потом присоединились». Она вздрогнула от этой мысли.

– Даже слишком реалистичные, – неужели ее собственную колонку использовали как источник информации при создании этого? Она задумалась, изучал ли художник, отливший фигуры, фотографии из морга, показывал ли месье Ганьон ему официальные снимки. Или, может, художник стоял там, в демонстрационной комнате, и делал зарисовки. – Почему… почему ты хотела мне это показать?

– Чтобы ты увидела то, о чем пишешь, что переживаешь, глазами художника. Как говорит Луи, это место – как газета, только с картинками, – сказала Симона. – Я подумала, что тебя это может впечатлить, показаться интересным.

Натали не ответила. Она чувствовала, как краска заливает ее щеки.

– Я хотела спросить, – сказала Симона, – что ты написала в письме в полицию: что-нибудь про перчатки и декоративный столик? А, и то, что ее имя Мирабель, конечно, да?

– Я в этот раз ничего не писала в полицию, – сказала Натали.

Симона вскинула бровь.

– А, ну когда соберешься.

– Я и не буду. – Она приняла решение в тот же момент, как произнесла это. – Я больше не буду это делать. Я… я не могу.

– То есть…

– То есть я устала от отвратительных видений, постоянных сомнений, обмана, осознания, что смотрю глазами убийцы, чувствую то, что чувствует он, и произношу его слова, все это, – «включая письмо с угрозами моей жизни». – Я не собираюсь жертвовать при этом кусочками своей памяти. Это как терять рассудок, Симона.

Натали закрыла глаза, сдерживая слезы, которые чуть не полились. Она ожидала, что ощутит руку Симоны на своем плече, что ее заключат в объятия.

– Не понимаю, – сказала Симона, качая головой. – Ты что… лишаешься своего дара?

Натали выпрямилась. Желание поплакать исчезло, как затушенный огонек.

– Я не лишаюсь, а делаю выбор. За каждым взлетом следует падение, разве ты этого не видишь?

Симона кивнула, но ощущение было такое, будто она над ней насмехается, вместо того чтобы попробовать понять. Симона в последнее время часто над ней посмеивалась.

– А теперь еще и память? – Натали скрестила руки. – Это довольно большая жертва, и ради чего?

– Потому что у тебя есть возможность помочь.

– Этого мы не знаем. Пока это никому не помогло. Не то чтобы я распутала это дело. Коврики и столики не помогут его распутать.

– Мы знали, что это будет нелегко. – Симона понизила голос и тронула Натали пальцами за запястье. – Это даже показали карты Таро. Помнишь Повешенного? Самопожертвование, смена образа мыслей?

Натали вырвала свое запястье из пальцев Симоны.