Спасти Рюрика

Телега с бочкой была неподъемной, но ловко орудуя дрыном, не без усилий Липатова, мужику удалась поставить колесо на дорогу, мощенную кое-где неструганными бревнами. На всю мостовую, вероятно, дерева не хватило.

– Слава Богородице, – перекрестился мужик, уставившись на Юру. – Ты откуда такой драный взялся, в беду попал, али от своих отстал?

Липатов дико обвел себя взглядом, все вроде бы на месте – куртка из модного салона, слаксы, портфель замшевый опять же.

– Какую эпоху снимаете, наверное, смутное время? Я тоже кинематографом хочу заняться, телевидение, если признаться, давно надоело, вырос из телештанишек. Телевидение – ремесло, кино – искусство. Кто у вас режиссер?

– Чаго? – нахмурился мужик. – Ты, видать, умом ослаб с досады. Уж не жар ли? Ладнось, аз не упырь какой злобный, возьму тобя на пару дней к себе, будешь моим сбитнем на белом посаде торговать. Подкормлю, так и быть, а ешо, может, и пару копеек дам. Там, глядишь, и твои земляки найдутся. Ну, согласный что ли?

Не успев открыть рта, Юра получил в руки половину пирога, машинально откусил. Вроде ничего, с мясом и луком, только пресноватый.

– Ну, так впрягайся, али будешь дальше галок считать?

И опять не понятно почему, Юра послушался, взялся за жерди телеги, потащил ее по жидкой грязи, подбрасывая портфель на спине. Мужик помогал толкать бочку сзади. Чуть дальше мостовая наладилась, стала почти полностью мощеной крепким, правда, скользким деревом. Когда вышли на Водоотводный канал, Юра оставил телегу, прислонился, чувствуя упадок сил, к дереву. Вот тебе и съемки!

За островом, на противоположном берегу Москвы-реки на холме возвышался белокаменный кремль. Возле холма и низкого моста – лодки, учаны и ладьи с белыми парусами. За ними, на валу и рядом – посады, полные, это было видно издалека, народу. Посады курились синим дымком, над ними вились черные стаи птиц.

Что сие значит? Вяземский, инженер-кибернетик недоделанный, обещал ведь только в 90-е годы отправить, да и туда, по-человечески, переместиться не удалось, электричество кончилось. Однако и в 96-й попал, а теперь вообще, бог знает, куда занесло. Белый кремль… Его построил, кажется, Дмитрий Донской, а при Иване III уже начали возводить стены из красного кирпича.

Сразу как-то в глаза и не бросилось, а потом разглядел – за белыми стенами не было колокольни Ивана Великого, вместо нее – пузатая церковь с несколькими серебряными куполами. Как бы год уточнить?

– Скажи-ка, любезный, а кто теперь в кремле сидит, великий князь или государь? – развязно спросил Юра мужика.

– Знамо государь, как его теперь все величают, Иван Васильевич, – напрягся сбитенщик, – а ты, часом, не из новгородских людишек будешь?

– Верно, из новгородских, – ничего не подозревая, соврал Юра. – Из него, из великого града прибыл. Волосы светлые, глаза голубые, настоящий варяг – русич, не видишь что ли?

– Птенец Марфы?! – округлил глаза мужик.

– Кто-кто?

– Республиканец, не иначе. А то аз гляжу, кафтан али немецкий, али новгородский. Разбил вас воевода Холмский на Шелони шесть лет назад, опять ползете, аки муравьи. Ну-ну, – промычал сбитенщик.

От Болотной набережной по деревянному мосту через Москву – реку пробивались еле-еле. Разномастная толпа не давала проходу. Торговали все и всем чем только можно: лаптями, армяками, кушаками, ложками, глиняными игрушками. Не злобиво переругивались по поводу цены, били по рукам, обнимались, пили из синих стеклянных фляг. Кругом нищие – кто в цепях, кто в веревках, а один и вовсе сидел совершенно голый, расчесывая на ногах синяки и язвы. Юра словно попал в театр. Не удивлялся, не проявлял никаких эмоций, был уверен, что все это скоро исчезнет и нужно как следует запомнить древние картины. Сбитенщик ни с кем не заговаривал, хмуро подталкивал телегу, что-то бормотал себе под нос.

Сквозь толпу, наставляя народу синяки мощным крупом черного коня, по мосту проехал всадник. На пригорке Васильевского спуска спешился, забрался на деревянный помост, развернул длинную грамоту, начал читать. Толпа потянулась к глашатому, обступила. Отпустив телегу, мужик махнул Липатову рукой, мол, стой здесь, направился к сборищу. Глашатай был одет в зеленый камзол с золотыми пуговицами, красные сафьяновые сапоги, на голове была легкая шапка с меховым обкладом. Лицо серьезное, сосредоточенное.