Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК

Эта пуританствующая особа с моральным обликом портовой девки имела всего две слабости — первая располагалась на столе, а вторая происходила в соседней комнате, откуда доносилась недвусмысленная возня, слышимая даже через плотно закрытую дубовую дверь. Скрип и стоны продолжались еще с минуту, и после особенно отчаянного женского крика установилась полная тишина. Потом раздался голос, но не размягченный любовными играми, а строгий донельзя, с командирской интонацией:

— Товарищ Федот, идите и подкрепитесь, через четверть часа мы будем собираться. Нам надо ехать на пристань, посмотреть отправку латышей и моряков. Автомобиль прибудет за нами через тридцать минут. А вы, товарищ Семен, ваша очередь! Будем применять на практике методы французских товарищей! Вы Коминтерн разве не уважаете?

— Зачем, товарищ Ольрихт?! — изумленный юношеский голос заставил его сердце быстро забиться в груди.

Это был он сам, только молодой. И Фомин тяжело вздохнул — это был его мир, а не другая реальность, о которой ему когда-то толковал полупьяный философ в прокуренной комнате.

— Разве так можно? Это противоестественно! — недоуменный юношеский голос заставил вздрогнуть.

— В революции все естественно, товарищ Семен! Ложитесь на спину немедленно! — После этих слов он мучительно покраснел.

Помимо воли Фомин вспомнил, что она с ним тогда сделала, вернее, еще только сделает. Подарит ему блаженство со жгучим стыдом и лютой ненавистью, что будет терзать всю дальнейшую жизнь.

Послышались шаги, и он вжался в стену рядом со шкафом, прикрываясь им. Дверь заскрипела и отворилась, в комнату вошел почти голый мужик, из одежды на котором были потрепанные, многократно стиранные подштанники. Но вот заметный шрам на спине был знаком с детства — отец истово перекрестился и негромко сказал:

— Господи, Отец Небесный! Прости мне это прелюбодейство, отвратное для души и тела.

И тут Фомин шагнул из-за шкафа, правой рукой прижал отца к себе, левой зажал рот и негромко сказал на ухо:

— Тихо, Федоня, не пужайся. Свой я, братка твой старший. Живой я, не пужайся. Да тихо ты!

Даже напрягшиеся мышцы не удержали стремительно рванувшегося к окну отца. Слава Богу, хоть не заорал, сдержал крик. Отец развернулся и, судя по переливающимся под кожей мышцам, был готов к любой неприятности.

Прошла пара секунд, и отец смертельно побледнел. Потом стал яростно налагать на себя крестное знамение, выпучив глаза.

— Господи, помилуй мя грешного! — чуть слышно взвыл отец. — Сгинь, сгинь, морок братки моего усопшего!

— Да не сгорел я, брат! — Фомин размашисто перекрестился, расстегнул ворот, достал крестик и поцеловал его. Затем тихо сказал:

— Живой я, только не мог дать о себе весточку все эти долгие годы! На то заклятье было положено!

Все еще бледный, отец сделал несколько шагов и приблизился к нему. Постоял рядом, цепко осмотрел с головы до ног, только после минутного замешательства решился и медленно коснулся ладонью щеки.

— Теплый! — еле слышно произнес старший Фомин и уже громче, с нескрываемой радостью в голосе сказал: — Живой ты, братка. Живой! Я так ждал тебя…

Он крепко обнял, прижался щекой к щеке. Фомин испытывал странные чувства — встретить отца заново было для него сильной радостью. Но в то же время он не мог назвать себя сыном, ибо там, за стеной, еще один Сенька лежал на кровати, только совсем еще юный.

Да и сейчас он, сын своего отца, был старше бати по возрасту — такое не могло прийти ему в голову даже в самом лихорадочном бреду.

— Ты в окошко-то глянь, братка. А то о деле своем забыл! Ты зачем в Пермь приехал? — голос Фомина потерял теплоту и стал строгим.

Но он знал, что делает, и считал это наилучшим вариантом. Отец сразу разжал объятия, посмотрел на Семена Федотовича очень странным взглядом и, поддернув руками сползающие подштанники, подошел к окну.

— Если бы ты амурами не занимался, а смотрел в окно, как всегда, с кресла и с папиросой в левой руке, то увидел бы, как я подошел сюда.

— Ты чекист?!

Отец словно сейчас увидел кожаную куртку, незнакомое оружие в руке. Все его тело тут же подобралось, глаза метнули взгляд к одежде, сваленной в груду на диване, к двум винтовкам, что стояли за его спинкой, как в пирамиде. И тихо добавил:

— И откуда тебе известно про мои мысли?

— Это маскарад, — тихо произнес Фомин, — за углом стоят автомобили, а в них сидят мои офицеры. Такой черный «Бюссинг», знаешь? А что касается мыслей, так тебя на свете еще не было, когда я многое понимать начал, там, на болоте. Или тебе дед с отцом не рассказывали, у кого я в обучении долгие годы был?!

— А где Мойзес со своими матросами?

— Перебиты моим отрядом на старом Ермаковском руднике, где скидывали трупы убитых в Губчека.

— Значит, там. А я думал… — отец не договорил и помрачнел. По его щекам заходили желваки.

— Некая птица тоже думала, только в суп попала. Если еще будешь думать, братка, то царя сегодня прошляпишь. А ведь именно сегодня вечером чекисты хотят вывезти Михаила Александровича в Мотовилиху и там сжечь в печи. Понял?

— Понял. А кто ты сейчас, братка, ежели твои офицеры в авто сидят?