Спаситель

– Вот оно! – воскликнул Харри так громко, что изрисованная граффити стена «Блица» отбросила гулкое эхо на безлюдную центральную улицу.

Харри отключил связь и перезвонил Халворсену.

– Да, Харри?

– Христо Станкич – наш киллер. Дай в ориентировку верблюжье пальто, пусть разошлют всем патрульным экипажам. И… – Харри улыбнулся пожилой даме, которая семенила ему навстречу, скрежеща «кошками», надетыми на сапоги, – надо установить постоянный контроль за телефонной сетью, чтобы мы знали, если кто позвонит в загребскую гостиницу «Интернациональ» и с какого номера. Поговори с Клаусом Туркильсеном с Ословского регионального узла «Теленор».

– Это же прослушка. Нам нужно получить разрешение, а на это уйдет целый день.

– Это не прослушка, нам нужен лишь адрес звонящего.

– Боюсь, «Теленор» разницы не увидит.

– Ты только скажи Туркильсену, что говорил со мной. О’кей?

– Можно спросить, почему он вдруг согласится рискнуть ради тебя работой?

– Долгая история. Несколько лет назад в СИЗО его чуть не избили до полусмерти, а я его спас. Том Волер и его подручные, ты знаешь, как бывает, когда хватают эксгибициониста и прочих.

– Эксгибиционист, значит.

– Бывший, по крайней мере. Охотно оказывающий услуги в обмен на молчание.

– Понятно.

Харри закончил разговор. Дело пошло, и он больше не чувствовал ни северного ветра, ни колючей снежной крупы. Иной раз работа делала его совершенно счастливым. Он повернул и зашагал обратно в управление.

В одноместной палате Уллеволской больницы Юн почувствовал сквозь простыню вибрацию мобильника и быстро схватил его.

– Да?

– Это я.

– А-а, привет, – сказал он, даже не пытаясь скрыть разочарование.

– Такое впечатление, будто ты ждал другого звонка, – заметила Рагнхильд чуть слишком бодрым тоном, который выдает обиженную женщину.

– Я не могу много разговаривать, – сказал Юн, глянув на дверь.

– Я только хотела сказать, как ужасно то, что случилось с Робертом, и что очень тебе сочувствую.

– Спасибо.

– Тебе, наверно, больно. Где ты, собственно говоря? Я пыталась дозвониться тебе домой.

Юн промолчал.

– Мадс сегодня вернется поздно, так что, если хочешь, я могла бы к тебе заехать.

– Нет, Рагнхильд, спасибо, я сам справлюсь.

– Я думала о тебе. Так темно кругом и холодно. Мне страшно.

– Тебе страшно не бывает, Рагнхильд.

– Иногда бывает. – В ее голосе сквозила притворная обида. – Здесь столько комнат, а людей нет.

– Переезжай в дом поменьше. Я заканчиваю, здесь не разрешено пользоваться мобильниками.

– Погоди, Юн! Ты где?

– У меня легкое сотрясение мозга. Я в больнице.

– В какой больнице? В каком отделении?

Юн помедлил.

– Большинство людей сначала спросили бы, где я получил сотрясение мозга.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты скрываешь, где находишься.

Юн живо представил себе Рагнхильд, как она завтра войдет в палату с большим букетом роз в часы посещений. И вопросительный взгляд Теа – сперва на него, потом на нее.

– Медсестра идет, – прошептал он. – Я отключаюсь.

Он нажал кнопку отбоя и уставился в потолок, меж тем как телефон сыграл прощальную мелодию и дисплей погас. Она права. Темнота кругом. Только вот страшно ему.

Рагнхильд Гильструп, закрыв глаза, постояла у окна, прежде посмотрев на часы. Мадс сказал, что у него много дел в связи с подготовкой заседания правления и что вернется он поздно. В последнее время он частенько так говорил. Бывало, всегда называл точный час и приходил минута в минуту, а то и раньше. Она не то чтобы хотела его скорого возвращения, просто странновато как-то. Странновато, и только. Опять-таки странновато и другое: это началось после получения сводки обо всех разговорах по стационарному телефону. А ведь она такой сводки не заказывала. Но сводку прислали, пять страниц формата А4, со слишком подробной информацией. Надо бы перестать названивать Юну, но она не могла. Из-за его взгляда. Точь-в-точь как у Юханнеса. Этот взгляд не был ни ласковым, ни умным, ни мягким, нет. Однако ж он читал ее мысли, прежде чем они успевали сложиться. Говорил ей, какая она. И все же любил ее.

Она открыла глаза, посмотрела в окно на участок – шесть молов[26] природы. Пейзаж напомнил ей о швейцарском интернате. Снежный блеск заливал светом просторную спальню, голубовато-белые блики ложились на потолок и стены.

Она сама настояла, чтобы дом построили здесь, высоко над городом, по сути в лесу. Возможно, это позволит ей чувствовать себя менее несвободной, не под замком. И ее муж, Мадс Гильструп, полагая, что она имеет в виду несвободу города, охотно согласился вложить часть своих денег в постройку этой виллы. Все удовольствие обошлось в десять миллионов. Когда они переехали сюда, Рагнхильд казалось, будто ее выпустили из камеры-одиночки во двор, под открытое небо. Солнце, воздух, простор. И тем не менее взаперти, как в интернате.