Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни

Хорошенько прогрев лампу, бабушка командовала закрыть глаза и подносила ее совсем близко к моему лицу. Вскоре становилось тепло и щекотно. Почему-то именно в этот момент больше всего на свете хотелось шалить, веселиться, мотать головой. Куда-нибудь убегать. Грызть сосульки наперегонки. Измерять глубину луж. Тогда бабушка строго командовала: «Сиди спокойно! Не егози!» Ей было невдомек, что это самое «не егози» являлось самой главной отвлекающей процедурой. И намного превосходило по силе целительного воздействия на мой организм синюю лампу, все вместе взятые горчичники, банки, перцовые пластыри. И даже бальзам «Звездочку». Потому что «не егози» потом полночи порхало в уме, заставляя раздумывать, что это за слово. Откуда оно взялось. В нем было что-то от Бабы-яги, от озимых хлебов и ягод. Кто-то что-то гасил, косил и куда-то возил. В нем мерещились гвозди и грозди. Сосланный в лагерь отец курочил пни, а его Зина егозила в детдоме, отказывалась есть манную кашу и хлюпала в сандалиях по ручьям. Постепенно за раздумьями я забывала, что больна. Боль в горле незаметно начинала расплываться, притупляться и остывать. Как писали в бабушкином любимом журнале для врачей, в этом как раз и заключалась главная хитрость отвлекающих процедур – переключить внимание больного на жжение, тепло, запах ментола, свет и щекотку синей лампы. На странное сочетание звуков в слове «не егози». Растирая меня мазью, бабушка не раз объясняла, что отвлекающие процедуры раздражают кожу, повышают температуру. А еще жжением, теплом, щекоткой, легким покалыванием они стимулируют кровообращение. Иногда, понизив голос, бабушка, как сказочница, признавалась, что на самом деле все это нужно, чтобы заставить человека забыть, что он болен, переключить его внимание на что-нибудь другое. Тогда злые духи болезни, почуяв, что их больше никто не боится, начнут медленно сдаваться и отступать. Так говорили целители в древности. Они тоже верили в отвлекающие процедуры, ведь ничего другого тогда не существовало, и оставалось натирать всех подряд козьим жиром. Или укладывать рядами на разогретых солнцем камнях. И надо признать, что «не егози», произнесенное в васильковом сиянии синей лампы, было главной отвлекающей процедурой моего детства. Оно помогало забыть ангину. И на следующее утро, проснувшись, но еще не раскрыв глаза, я чувствовала, что все ржавые гвозди, железные скобы, кнопки и скрепки, утыкавшие горло, куда-то исчезли. Одновременно становилось легко. В груди, где накануне тлели обжигающие угли, теперь обнаруживался провал и прохладная пустота. Тело наполняла приятная слабость, похожая на только-только прояснившееся после грозы небо. И можно было целый день валяться в кровати, лениво листать книжки, дремать или смотреть «Ну, погоди!».

Все это я часто вспоминала по закону обретения утраченного времени, на заднем сиденье машины, когда на Садовом кольце вспыхивала васильковым светом вывеска. Потом зажигались фонари, вечерняя иллюминация, витрины, мерцали фары, мигали рекламные щиты, зазывающие в кафе, в парикмахерские, в боулинг, в ночные клубы. Казалось: множество Синих птиц и Жар-птиц выпорхнули на улицы с чердаков и подвалов, где они дремали весь день, засунув головы под крылья, прикинувшись пакетами с мусором и ведрами с краской. В их васильковом и золотом сиянии сразу хотелось прокручивать в уме слова того, кто однажды возник в моей жизни и со временем стал самой главной и действенной из всех отвлекающих процедур. Раздумывая о нем, ожидая его звонка, перебирая, будто четки, его слова, я забывала о боли, верила, что будут жить вечно, легко летела на каблуках с тяжеленной сумкой на плече, которая казалась перышком. И не замечала: красного человечка в светофоре, что на улице промозгло и ветрено, что, кажется, страшно болит горло, а машины оглушительно гудят в пробке.