Спаси моего сына

Он замолкает, а мне хочется положить трубку. Но почему я этого не делаю? Наверное, оттого, что знаю – Даня приедет, как и обещал. Значит у меня снова будет повод для адовых мук. Или мне просто нужно сбежать из собственного дома за эти полчаса.

– Прости, Сонь… прости. Я сам не знаю, что делать.

Ну почему бабское сердце такое глупое? Почему я вообще продолжаю этот разговор?

– Где они живут? – спрашиваю вместо того, чтобы попрощаться и положить трубку.

– В Первомайском.

– Значит, дом там этот и ищи.

Он хмыкает в ответ. Невесело и словно бы… смиренно. Как будто уже принял тот факт, что сын не найдётся.

– Сама же знаешь, сколько домов там… с резными наличниками.

Между нами снова повисает тишина. Тягучая и плотная, похожая на чёрный мазут. Я не понимаю, что мне делать дальше. Ехать сейчас с Даней туда – это как собственными руками провернуть нож, загнанный мне в грудь. Увидеть эту самую Свету, ребёнка мужа… Но и не помочь я не могу. Просто не могу, и всё тут. Изведу себя после.

– Я поеду. Если смогу помочь – буду рада. Но хочу, чтобы ты избавил меня от того, чтобы я встретилась с твоей Светой, – наконец, выдавливаю из себя.

– Она не моя Света, – тихо откликается муж.

– С твоей девкой, да, извини, – не сдерживаюсь я.

Он ничего не отвечает, и я уже рассчитываю на то, что Верниковский просто поблагодарит меня и отключит связь, когда слышу его короткое:

– Обещаю. Не встретишься. Скоро буду.

И на этом наша беседа обрывается.

Когда сажусь в машину мужа – это снова своего рода триггер. Ведь несколько дней назад точно так же устраивалась рядом, ничего не зная. Ждала поездки на дачу, предвкушала. А теперь, как смею надеяться, еду с Даней вот так в последний раз.

Только горько от этого становится. Невыносимо. И страшно – что там, впереди.

– Всё в порядке? – тихо спрашивает он, выруливая на Выборгское шоссе.

– Я же сказала – всё прекрасно.

В салоне тихо играет музыка и витает запах – такой родной, узнаваемый. Въевшийся под кожу. Мой…

Нет, уже не мой. И жизнь наша семейная уже мне не принадлежит, потому что закончилась.

– Скажи, твой… сын, – тяжело сглатываю, но хочу разузнать то, что меня тревожит, – он нормально ведь развивается?

Даня останавливается на светофоре и смотрит на меня с непониманием.

– Да, насколько я знаю. А что?

– Да просто…

Сама не совсем понимаю, почему вдруг стала об этом расспрашивать. Не касается оно меня вовсе. Я сегодня поучаствую в процессе поисков, надеясь, что они увенчаются успехом, а дальше – всё.

– Просто он во сне как будто сказать не может моё имя. Только тянет «Соооо, Соооо»… а больше ничего.

Верниковский хмурится, я же впиваюсь в его профиль взглядом. Это не только потребность узнать что-то о ребёнке, отношения к которому не имею. Это ещё и повод впитать в себя вот эти самые последние мгновения, когда смотрю на лицо мужа.

Потом ведь я его забуду. Мы перестанем видеться, перестанем быть друг для друга значимыми людьми. У него будет другая, у меня – другой. И сейчас вроде как это кажется таким правильным, но… Но в данную конкретную секунду Даня всё ещё рядом. Я не могу вот так просто вырвать любовь к нему из своего сердца, хотя должна. Так стоит ли распинать себя за то, что просто сижу и как дура смотрю на его профиль?

– Марк нормально развивается. Иногда мне кажется, что даже слишком.

Он горько усмехается, снимает одну руку с руля и, заведя за голову, растирает затылок. А потом произносит то, что пригвождает меня к месту.

– Порой чудится, что вы с ним похожи. Он что-то скажет и это сбывается.

– СТОП!

Я выкрикиваю это слово внезапно даже для самой себя. Начинаю судорожно отстёгивать ремень, дёргаю ручку дверцы, которая, слава всем богам, заперта.

– Стой, Верниковский! Иначе я за себя не ручаюсь.

Даня жмёт по тормозам и останавливается на обочине. Смотрит на меня расширившимися глазами.

– Прости… прости, – шепчет сбивчиво. – Я не подумал…

Всё же совладав с ручкой, я буквально вываливаюсь из машины и начинаю делать жадные глотки воздуха ртом.

Муж оказывается рядом во мгновение ока. На его лице – тревога, оторопь, сожаление.

– Больше никаких рассказов… хорошо? – хрипло прошу я.

Да, я сама была инициатором, но не просчитала того, куда может свернуть этот разговор. И совсем не готова смириться с тем, что подробности параллельной жизни мужа могут всплывать и всплывать. И не готова буду к смирению в этом плане.

– Прости. Больше ни слова не скажу. Обещаю.

Смотрю на лицо Верниковского, на нём тревога – только понять не могу, за меня, или за нажитого на стороне сына. Да и важно ли это?

– Хорошо.

Я вновь устраиваюсь в машине и впиваюсь пальцами в телефон. Думает ли Даня о том, что будет после того, как Марк вернётся к нему? Размышляет ли над деталями нашего развода? Я не знаю, да и сейчас спросить об этом – равносильно добровольному погружению в тот ад, в котором и так нахожусь с головой. Поэтому весь следующий путь мы проделываем в молчании.