СПАСАТЕЛИ ВЕЕРА

Дома его ждал Такэда.

— Тебя уволили? — удивился Никита, привычно хлопая ладонью по подставленной ладони приятеля.

— Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у Три К?

— Слушай, не зови ты ее больше так… технически, а?

— Хорошо, не буду. Так ты был?

— Только что от нее, смотрел картины.

— В студии? Или в запаснике?

— Ну, не знаю где, там их было много, десятка три.

Такэда хмыкнул.

— Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и некоторую наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на миллион, учти.

— Уже учел. — Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с квасом. — Мы с ней идем вечером в кафе в Москворечье.

— Это ты решил или она?

— Я. А что?

— Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе, рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко. Она талантливый мастер…

— Я это понял.

— …и живет в своем мире, — докончил Такэда бесстрастно. — Она тебя взволновала, я вижу, но…

— Оямович! — изумленно взглянул на друга Никита. — Ты что? Откуда этот менторский тон? Или она — твоя девушка? Так бы сразу и сказал!

— Она мой друг. — Такэда подумал. — И ее очень легко обидеть.

Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно рассеянного лица Толи, глотнул квасу.

— М-да… иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?

Такэда выпил свой квас, помолчал.

— Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?

— Сцена, а не потолок. Провалился, и все. Наверное, поддерживающие фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука зачесалась так, что спасу нет.

Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища тень тревоги.

— То, что зачесалась рука, — символично, Весть говорила. Но то, что провалилась сцена… Неужели Они решили подстраховаться? Ну-ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои «десантники» в парке.

— Зачем? — Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье, странный голос: «Слабый. Не для Пути. Умрешь…»

— Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть… — Такэда не обратил внимания на протестующий жест товарища, — вот этот самый знак в виде звезды, шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не смотри на меня как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все объясню, а пока пусть мои слова будут для тебя китайской грамотой.

Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени, что его обычная невозмутимость дала сбой. И говорил он больше сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:

— Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по-другому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.

— Что-что?! — Никита смотрел на друга во все глаза.

Такэда слабо усмехнулся.

— Вообще-то заклятие — это психологический запрет, играющий роль физического закона. А черное заклятие иногда называют печатью зла. Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить все остальное. Ладно, поживем — увидим. Не возражаешь, если у тебя еще посижу?

Никита ничего не имел против. Он был сбит с толку, озадачен и не знал, что думать о загадочном поведении Такэды и о его более чем странных намеках. И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони отозвалось тонкими уколами-подергиваниями, распространившимися волной по всей руке до плеча.

Глава 3

Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не позвонил, с Кореневым не скандалил, с Такэдой разговора о загадочных «печатях зла» не заводил (хотя намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался акробатикой и готовился к демонстрации своего «фирменного» танца — чтобы предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной подготовки. На четвертый день позвонила мама и пожаловалась на то, что ей в очередной раз не принесли пенсию.

Сухов уже не раз выяснял причины подобного отношения почтовых работников, выслушивал их вранье насчет того, что заходили, но дома никого не застали, просил в следующий раз звонить дольше, извинялся и шел за пенсией с матерью, но тут его терпение лопнуло. К почтальону, который разносил пенсию, он не пошел, а направился прямо к начальнику отделения связи, молодому двадцатилетнему парню. И получил хамский ответ: «Пусть сама приходит, ноги не отвалятся».

Никита, типичное дитя постсоветского общества, давно привык к тому, что новые демократические власти полностью переняли привычки старой государственной системы работать на отказ, а не на удовлетворение человеческих потребностей, однако в быту сам редко сталкивался с социальными институтами типа милиции, почты, ЖЭО, телефонной сети, ремонтных и строительных организаций. Зато и никогда не комплексовал по поводу «развитого идиотизма» чиновников, зная, что словом доказать ничего не сможет, — чиновничья исполнительная рать реагировала только на звонок сверху, документ или грубую силу. На этот раз Никита озверел.