Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Его товарищ, услышав подозрительный звук, бросился на помощь и был убит на месте произведенным почти в упор выстрелом в лицо. Стрелявший использовал пистолет с глушителем, что, с учетом расстояния, отделявшего Лыбу от КНП на верхушке Меча Самурая, было явно излишней мерой предосторожности.

Больше на шум борьбы никто не прибежал. Это подтверждало и без того не вызывавшую сомнений точность полученной накануне информации: арьергард, в обязанности которого входило наблюдение за выходящим в открытое море проходом и охрана оставленных на берегу шлюпок и основной части снаряжения, состоял всего из двух человек.

В темноте коротко захрипела включенная рация, и один из участников десанта негромко сказал в микрофон:

– Вода, я Камень. У меня чисто. Повторяю: чисто.

В ответ из глубины Канонирского грота, где сейчас вместо приливной канонады слышался только негромкий плеск разбивающихся о выступы каменных стен волн, раздался громкий, как пулеметная пальба, треск дизельного выхлопа. Во мраке каменной норы вспыхнул яркий луч прожектора, наполнив клубящийся туман ярким, но почти ничего не освещающим сиянием, и траулер, больше не заботясь о том, чтобы оставаться незаметным, двинулся вперед. Два или три раза его киль со скрежетом прошелся по дну грота; зацепившаяся за каменный свод радиоантенна обломилась с треском, похожим на треск сломавшейся ветки, плюхнулась в воду и потащилась за судном на оборванном тросе, как странная блесна. Незадолго до того, как траулер выбрался из опасного прохода на спокойную гладь бухты, о себе в полный голос заявил так называемый закон подлости, гласящий: если дерьмо может случиться, оно случается. Волочащаяся по дну антенна намертво заклинилась между двумя камнями; трос натянулся, как струна, и, поскольку это была не якорная цепь, а всего лишь антенная растяжка, лопнул со щелчком, похожим на выстрел из мелкокалиберной винтовки.

Траулер, как всякая посудина, наспех приспособленная для использования в качестве десантного судна, был набит людьми, как консервная банка шпротами. Один из них сидел на корме правее флагштока, примостившись на скользком от тумана железе фальшборта с беспечной небрежностью человека, отменно владеющего каждым мускулом своего тела, за исключением, быть может, только сердечной мышцы. Сидеть тут было немного опасно, но «немного опасно» – это было его нормальное, привычное состояние; зато здесь не было толкотни и можно было почти без риска засыпаться выкурить в кулак сигаретку с травкой, чтобы слегка расслабиться перед предстоящим горячим делом. Он любил ходить в атаку под легким кайфом – страх и скованность исчезали, на смену им приходила легкость, быстрота мышления и некоторая отстраненность, как будто он был сторонний зритель, в полной безопасности наблюдающий за действиями какого-то другого, хотя и очень похожего на него, человека.

Травка как раз начала, что называется, «забирать», когда лопнула злосчастная растяжка. Тонкий металлический трос с точностью, достойной лучшего применения, хлестнул сидевшего на корме бойца по шее, вскрыв сонную артерию и разрубив гортань так же легко и непринужденно, как если бы это был не трос, а остро отточенная сабля, находящаяся в руке признанного мастера по части рубки лозы: вжик!

Курильщик травки кувыркнулся за борт. Падать было невысоко, но к тому моменту, когда висевший на его спине армейский рюкзак погрузился в бурлящую пену кильватерной струи, бедняга был уже мертв. Тело темной бесформенной массой раз или два мелькнуло в прозрачной, зеленовато-желтой, как бутылочное стекло, пене и ушло под воду, увлекаемое на дно весом оружия и амуниции. Только мастерски забитый косяк, беспорядочно подпрыгивая на волнах, ныряя и снова выныривая, остался на поверхности, взяв курс в открытое море.

Стоявший в метре от погибшего боец слышал щелчок лопнувшей растяжки и всплеск за кормой. Но за кормой и так шумело и плескало непрерывно, под низкими сводами, многократно усиливая и дробя звук, заполошно металось гулкое эхо. Обернувшись, боец не увидел соседа, но не придал этому значения, решив, что тот просто перешел в другое, не такое опасное место. Словом, хоть «Яблочко» на траулере в данный момент никто не исполнял, потери бойца отряд не заметил – по крайней мере, пока.

На выходе из грота траулер снова погасил прожекторы и начал пересекать бухту, ориентируясь по коротким вспышкам фонаря на корме идущей впереди резиновой лодки. Вскоре оттуда световой морзянкой подали условный сигнал. Моторист заглушил машину, палубный матрос снял стопор якорной лебедки, и чугунная цепь с дробным рокотом поползла вниз сквозь пустую железную глазницу клюза.

Две резиновые десантные шлюпки разом приняли на борт по пять человек каждая. Они могли взять и больше, но торопиться было некуда: небо над восточным краем горизонта только-только начало наливаться предрассветной жемчужной серостью, а дело уже было сделано, по крайней мере, наполовину. Во всяком случае, командовавший высадкой Шар считал, что это так; еще он думал, что для такой уверенности у него есть все основания.