Спас Ярое Око

— Не в доске красота, — сказал Бегун. — Ты лица у них видел, когда они молятся? Вот где красота.

— Мой Спас! — исчерпав все аргументы, заорал Рубль. — Не отдам! Я за него муки принял!

— Еще примешь, — захохотал Бегун и, пригнувшись к полу, снова плеснул воды.

Рубль с воплем, лбом выбив дверь в густом тумане, вылетел из баньки и заплясал на заиндевелой траве, источая пар от красной обваренной кожи.

Еще не ударили морозы, октябрь понемногу выхолаживал землю, сковал ручьи и болота, ноябрь покрыл их снегом; изо рта валил пар, но воздух еще не жег щеки, а холодил, напоминая, что дело к зиме.

Когда стемнело, Бегун оделся и вышел из дому. Как обычно, он не пошел напрямки, по пробитым в снегу тропам, а воровато обогнул село кругом, по лесу, глубоко проваливаясь в сугроб. Собаки не приучены тут были сторожить от людей, встречали молча.

В поповском доме тускло светилась лучина за промасленным холстом в окне. Бегун встал за овином, осторожно поглядывая из-за угла, в который уже раз радостно удивляясь тому, что вот через двадцать с лишком лет угораздило снова торчать под окнами и томительно ждать свидания, считать минуты и гадать: выйдет ли она или погаснут окна, и опять придется ему, уставшему от ожидания до дрожи в руках — будто камни таскал, — плестись обратно.

Стукнула дверь, с крыльца сошел Еремей и зашагал через село к себе. Чуть погодя раздался скрип снега под ногами — Неждана в наскоро повязанном платке, в заячьем полушубке бежала к овину. Свернула за угол, налетела в темноте прямо на него, вздрогнула и даже вскрикнула тихо. Бегун схватил ее, прижал к себе, стал торопливо целовать холодные щеки, волосы над упавшим на плечи платком.

Неждана оттолкнула его и отступила на шаг, глядя испуганными круглыми глазами.

— Что ты?.. Грех-то какой!.. Никогда так не делай, а то не приду больше!

— Не буду, не буду…

— Господи… — она прижала ладони к пылающим щекам, укоризненно качая головой. — Батюшка угадает, спросит, а я соврать-то не смогу!

— Еремей приходил?

— Да… Жалко мне его. И стыдно… Сидит, молчит и глаза прячет. И я посмотреть не решаюсь. Так и сидим… Угадал, наверное, — следы-то нетрудно прочесть, — указала она на глубокие следы Бегуна. — А не дай Бог, Петр узнает — убьет или тебя, или меня…

— Ты моя Неждана… — Бегун осторожно, чтобы не испугать снова, провел рукой по ее тяжелым шелковым волосам. — Я думал — жизнь кончилась, что было, то было, а больше ждать нечего. А Бог такую нежданную радость дал…

— Не будет нам радости, — Неждана была расстроена сегодня, в голосе дрожали слезы. — Я давеча гадала на зеркалах: два зеркала напротив поставила, две свечи зажгла, а не увидала — ни тебя, ни Еремея, ни другого… Видно, в чернички[5] мне идти написано…

— Да в ваших зеркалах и себя-то трудно увидеть, — засмеялся Бегун.

— А батюшка нынче опять Еремею про свадьбу говорил, — не слушая, продолжала она. — Сватов велел на той неделе слать… Не знаю я, что мне делать… — она всхлипнула. — Лучше б не приходил ты к нам, лучше б я тебя не встречала…

— Послушай, Неждана, — сказал Бегун. — Помнишь, ты говорила, как двое перед церковью, при всем народе, взялись за руки и батюшке в ноги упали? Завтра Пятница,[6] давай и мы с тобой, как народ соберется…

— Нет!.. Нет, что ты! — она испуганно замотала головой.

— Зачем мучить друг друга! Лучше сразу все решить.

— Нет! Нет! Нет! Он нас не благословит! — Неждана даже отступила к дому.

— Это честно будет, и перед людьми, и перед Богом. Чем вот так прятаться, как два вора! Ты же сама говоришь — Еремей угадал, а значит, скоро все узнают… Не благословит — пойдешь замуж за Еремея, а я тебе на глаза попадаться не буду…

— Не решусь я, при всех…

— Я сам к тебе завтра подойду, — настаивал Бегун.

— Вышел кто-то, — обернулась Неждана к дому. — Идти мне надо…

Бегун удержал ее за руку.

— Сговорились? Как все перед церковью соберутся…

— Петр! — ахнула Неждана. — Пусти, увидит! — она отчаянно рванулась.

— Сговорились? Не испугаешься в последнюю минуту?

— Хорошо, будь что будет… — тихо сказала Неждана. Бегун отпустил ее, и она, наконец, побежала к дому.

— Где тебя носит на ночь глядя? — грубо спросил Петр.

— В овин ходила, сена ягнятам дала…

Петр прошел дальше, встал в шаге от Бегуна, притаившегося за углом, подозрительно огляделся и пошел обратно.

Вернувшись домой, Бегун запалил лучину и сел, глядя на пляшущий огонек, улыбаясь. Услышал вдруг, что руки пахнут Нежданой — терпким настоем из березовых почек, которым озерские девки мыли волосы, — и прижал ладони к лицу. Потом перенес лучину на лавку в угол, чтобы осветить икону, и встал на колени.

— Господи, — сказал он. — Вот он я, грешный. Ты знаешь, я суетно жил, все бежал куда-то, чего-то искал и не понимал, что ищу тебя, Господи. И вот я снова такой, каким ты меня явил на этот свет: с чистой душой, беспомощный и весь в твоей власти. Господи, я никогда и ни о чем тебя не просил, сейчас в первый раз прошу: помоги, Господи, яви завтра свою милость…

Распахнулась дверь, ударил холодный сквозняк и загасил лучину. В сараюшку ввалился Рубль, промерзший, с заиндевелой бородой.