Созвездие Близнецов

— И охота, капитан, была тебе возиться? — усмехнулся старший лейтенант, молодой черноусый. В подчинении у Бибикова он не состоял, на венском стуле сидел, развалясь, и держался свободно.

— Порядок есть порядок, и на моем участке порядок должен быть. Это необходимо обществу.

* * *

Сильно пахло политурой. Петров сидел на верстаке, подергивал ногой. Во­круг сугробы стружек.

«И все-то это надо убирать», — с тоской подумал Петров.

Он закряхтел и слез с верстака. По колено в стружках добрался до прибитого к стене шкафчика с красным крестом. Открыл его, достал бутылку и налил в стакан густоватой коричневатой жидкости. Понюхал, сморщился и выпил, облившись.

—  Хгы-и!

Занюхал стружкой.

—  Э-эх, мебель! — злобно сказал Петров. — Налево ее и крест-накрест!

В дверь постучали. Петров спрятал бутылку в аптечку и, подойдя к двери, спрятал стакан в карман висевшего на гвозде пальто.

В дверь заколотили.

— Да сейчас, — огрызнулся Петров и отодвинул засов.

Вошел мужчина.

* * *

— Изменник аморальный, — крикнула рябая, бельмом просверлив простыню, — просто убийца! А еще милиционер. А если я к начальству? Ух! И ведь не придет. Ведь первый не придет. Ну не идти же мне в отделение к нему? А? Ведь стыд и срам! А он, может, только и ждет, когда я прибегу. Изменник бытовой!

— Нет, теперь не делают таких, не то качество, — отвечала глухая.

* * *

Александр Антонович вошел в ворота. Войдя, осмотрелся. Дом был старый, и одна за другой вглубь уходили темные арки с рядами покрытых снегом мусорных баков. Александр Антонович поправил серую шляпу, но в арки не пошел, а вошел в один из обшарпанных подъездов. По истертым ступеням, поднявшись на третий этаж, он поудобнее уселся на подоконнике и, достав из-за пазухи плоскую стеклянную фляжечку, отвинтил крышку. Налил в крышку и выпил. Подумал и выпил еще. Горестно качнул головой Александр Антонович и фляжечку, завинтив, спрятал. Он вытащил из кармана пальто за длинную ручку театральный бинокль и воззрился. Красным светом сияло окно. Там, среди красного света весь в золотых завитках пылал елисаветинский фонарик — всей жизни мечта. Александр Антонович вздохнул. Там, подальше у стенки стояли часы, тоже, в сущности, вещь недурная, но фонарик!..

* * *

«Бальзаковская женщина!» — сказал про себя Гудзеватый и потрогал вы­бритую щеку.

Элегантно улыбнулся, наливая вино.

— Как у вас со вкусом! — удивлялась дама. — Просто не думала, что у холостяков так бывает уютно.

— Я не холостяк, — ответил Гудзеватый, — я был женат. Мне жена изменила, — горько, но элегантно улыбнулся. — Я тогда поседел. В одну ночь.

Но дама не слушала, она восхищалась.

— Ой, что это, — вдруг ужаснулась дама, — абстракционизм?

— Это Пикассо.

— Что?

— Пикассо, выдающийся французский импрессионист.

— Неужели вам это понятно?

— Конечно.

— Ну, объясните мне, что здесь нарисовано?

— Собственно, ничего — здесь выражается динамика века.

— Это как-то непонятно...

— Видите ли, в связи с бурно развивающейся промышленностью, суть сути, в отличие от сути несути и от несути сути, равна несути несути...

Стоял у репродукции, прикрывая ладонью; ладонь убирал, засовывал в карман; до колен сомкнулись умеренные брюки цвета маренго, от колен вниз брюки цвета маренго расходились, выдавая иксобразность ног.

«Конечно, не слишком высок, но культурный уровень!..» — думала дама.

— ...Но суть существенного, равно как и несуть несущественного, что прямо противоположно сути несущественного, тождественного по сути несути существенного, приводит нас к выводу о том, что существование материально.

— А динамика века? — спросила дама.

Гудзеватый подумал: «Культурный уровень, конечно, не слишком высок, но в остальном!..»

Элегантно улыбнулся.

* * *

Дружно курили. Стриженная под мальчика девушка, сидя на подоконнике, сердито оглядывалась по сторонам.

— Кто этот гусь? — ткнув пальцем вперед, спросила она у хозяйки салона.

Изящный профиль повернулся анфас. Черные глаза, прищурясь, взглянули на стриженую.

— Это Тербенев.

— Он кто?

Скрыв улыбку, Тербенев отвернулся.

— Да так... художник.

— А этот?

С физиономией сатира за деревянным столом поживший дядя.

— Это Муринский.

— А кто?

— Приезжий композитор из Харькова.

— А длинный тот? — снова ткнула пальцем.

— О! Это Сухов-Переросток, художник и поэт.

— Подпольный?

— Как —  подпольный? — не поняла бледная девочка.

— Ну, он печатается?

— Нет.

— Подпольный, — успокоилась стриженая, — дай закурить.

«Надраться?» — подумал Тербенев.

* * *

Боган взобрался на стул.

Он оглянулся: вдоль стены по полу стояли жуткие холсты, глядели множеством глаз. Горделиво улыбнулся.

— Сухов-Переросток ненаучен.

И стал растирать поясницу.

* * *

—  Ну как, готово? — спросил мужчина.

Петров кивнул, нагнулся под верстак и вытащил полочку. Нагнулся и вытащил другую.

— Вот они.

Щелкнул желтым ногтем по полочке и по другой.

— С политурой работано. Фирма!

— Сколько с меня.

—  Нды, пятнадцать.

— Дороговато.

— Да материалу одного сколько пошло! — возмутился Петров.

— Так ведь материал жилконторский?!..

— На свои покупал, — не сморгнув, ответил Петров.

— Пятерку задатку я вам давал, — напомнил посетитель.

— Давал-давал, не спорю.