Созидая на краю рая (СИ)

А тонуть им, конечно, не хочется. Начали они тогда барахтаться и плавать. Но горшок был настолько узкий и с такими скользкими стенками, что выбраться из него было невозможно. Первый лягушонок побарахтался немного и сдался. Так и утонул, бедняга. А второй лягушонок был не такой! Не хотелось ему умирать раньше времени. Стал он барахтаться изо всех своих лягушачьих сил. Уж вот и сознание стал терять, и захлебнулся, и ко дну его тянет, а он всё равно лапками дрыгает и думает: «Нет, не сдамся! Я ещё жив, а значит, надо бороться!» И вдруг – что такое? Нащупал лягушонок под ногами что-то твёрдое, что-то такое крепкое и надёжное, вроде земли. Обрадовался наш лягушонок, оттолкнулся лапками от комочка масла, которое взбил своими лапками и выпрыгнул из горшка. Перевёл дух лягушонок и поскакал обратно домой.

История, рассказанная отцом, действительно научила меня одному из самых важных качеств – борьбе. Борьбе с трудностями, условностями и запретами. Каждый запрет чем-то обоснован, но и любой запрет имеет исключения. Главное – уметь отличать один запрет от другого. И помнить, что в этом мире ничего «невозможного» нет.

С этой твёрдой уверенность я и держалась. Ночью работала, а днём сидела с ребёнком. Все медсёстры клиники уже знали меня, и сочувствующе смотря, лучше приглядывали за Энтони в моё отсутствие.

Я прекрасно помню тот день – год назад – когда врачи поставили ему неутешительный диагноз – порок сердца. Я тогда подумала, что сплю или ослышалась. Мне казалось, что ничего подобного быть не может, и это просто ошибка. Но как оказалось, никакой ошибки не было. Лишь суровая правда.

Сейчас Энтони Мейсену четыре года. Он находится на интенсивном лечении перед операцией, которую мне обещали в июле.

Обещать-то обещали, но никто за «спасибо» ничего не сделает. Я борюсь из последних сил. Бьюсь, словно рыба, но толком ничего не выходит. Нет, я, конечно, зарабатываю кое-какие деньги, которыми гашу многочисленные кредиты и оплачиваю лечение, но этих денег не хватает. Лекарства дорожают, а моя надобность на многих фирмах снижается. Я слишком молода – вот какие оправдания предъявляются мне прямо в лицо.

Двадцать три года. Да, мне не сорок, и даже не пятьдесят, но мне нужны деньги. Не для себя, для ребёнка.

Впрочем, объяснять это работодателю бесполезно. Я даже не пробовала – не поможет. Жалость к таким как я в американском общества испарилась с десяток, а то и больше, лет назад. Все твердят одно: «Не можешь прокормить, нечего было рожать! Куда смотрела? Вот теперь сиди и нянчись с ребёнком. А если не можешь, отдавай на усыновление»

Но я ведь могу! Я могу и прокормить его, и одеть. Я готова сделать всё что угодно, стать тем, кто ему нужен. И мамой, и сестрой, и подругой. Я готова на всё ради него. Но здоровье я не могу приобрести ему, словно игрушку в магазине.

Раньше я мало думала о смерти, мало думала о том, что может произойти, когда человек умрёт. Наивно считала, что со мной и с тем, кого я люблю, такого не случится, и всё это просто выдумки. Будто бы умереть по-настоящему нельзя. Будто бы человек сразу перерождается. Вселяется в другое тело. Умирает тело, а душа жива. Будто бы в смерти нет ничего страшного…

Прав был мой отец, который на эти мои фразы отвечал: «Ну-ну, Беллз, не говори ерунды. Появятся дети, вот тогда ты узнаешь, что значит жизнь, и как она прекрасна, и как ужасна смерть».

Сейчас, в эти дни, я всё чаще думаю об отце, покинувшем меня за два года до рождения Энтони. В тусклый декабрьский вечер его сбила машина около магазина со сладостями. В тот день, когда он покупал цветы на могилу матери.

Сколько же я тогда пролила слёз, сколько убивалась…

Но время шло, и я поняла, что нужно жить дальше. Я нашла работу, закончила школу, а потом… потом я влюбилась.

Кратковременный роман закончился нежданной беременностью. Я позвонила своему горе-любовнику и сообщила, что жду ребёнка. Он как-то неоднозначно ответил мне по телефону, а на следующий день примчался, дрожащими руками всовывая мне в ладонь скомканные двадцатки и мямля:

– Это на аборт. Сдачу оставь себе.

Помню, я тогда расплакалась, высказала ему всё, что думаю и, кинув деньги в окно, приказала ему убираться прочь. Я никогда не отказалась бы от ребёнка. И пусть неудачные роды моей матери пугали меня сначала, потом, спустя пару месяцев, когда малыш начал шевелиться, я ощутила, какое это чудо. Чудо прямо под сердцем. И перестала бояться.

И всё же, я перестраховалась. Взяла все свои скудные сбережения и документы, и на пятом месяце отправилась в банк, оформлять вклад. Меня приняли, всё объяснили и оформили. Так, я обеспечила ребёнку будущее.

Но этого было недостаточно. Работники банка не взяли бы моего малыша к себе, если бы я скончалась. Поэтому я поговорила с милой женщиной средних лет по имени Жизель, обещающей мне, в случае моей кончины, найти ребёнку семью. Она долго убеждала меня, что всё будет хорошо, но, в конце концов, согласилась. Скорее для моего спокойствия, чем от собственной веры.