Сожалею о тебе

– Я сегодня целый день буду занят и смогу забрать его только после шести. – Теперь речь Джонаса звучит гораздо мягче, панические нотки исчезли.

– Ничего страшного, я по нему очень соскучилась.

Следующие двадцать минут я коротаю на кухне, готовя завтрак. По телефону я слышала, насколько утомлен Джонас, ведь ребенок не дал ему выспаться, а день предстоит напряженный. Я привыкла так делать для Криса: готовить богатое протеином буррито, чтобы он мог перекусить при первой возможности.

Не исключаю возможности, что мое стремление сделать завтрак выступает в качестве извинения за слегка резкое поведение на прошлой неделе. А может, я была чересчур строга к нему с самого момента возвращения в город. В любом случае буррито никогда не помешает.

Еще я надеюсь, этот жест позволит заключить перемирие, выработать некое соглашение, чтобы Элайджа остался важной частью моей жизни, а мы с Джонасом смогли быть друзьями. По ночам меня терзают размышления о сказанном тогда на подъездной дорожке, и несмотря на колоссальное влияние слов Джонаса на мое к нему неприятие, те чувства, о которых он вспоминал, остались далеко в прошлом.

Мы были подростками. Теперь многое изменилось. Он не утверждал, что до сих пор испытывает те же эмоции. Просто признался, что когда-то они у него были.

Джонас приехал несколько месяцев назад, и до сих пор ничто, кроме того непроизошедшего поцелуя, не указывало на его прежние чувства. Наверняка если что-то и влекло его ко мне в юности, то за прошедшие годы Джонас сумел с этим разобраться. Иначе он бы не переспал с Дженни, когда они встретились год назад. И уж точно не стал бы жить с ней и делать ей предложение.

Эта мысль дарит надежду, что мы действительно сумеем стать друзьями.

* * *

Когда я запаковываю буррито, раздается стук. Я открываю дверь, но прежде чем впустить Джонаса, пристально его разглядываю. Он сегодня очень хорошо выглядит: на нем черная рубашка с длинными рукавами и черный, с серебряным переливом, галстук. А еще он наконец-то сбрил щетину и подстригся. Так Джонас кажется намного моложе. Я открываю рот, чтобы произнести комплимент, но одергиваю себя.

Элайджа вертится в автомобильном кресле, так что я отстегиваю ребенка и беру на руки. Коснувшись щекой лобика малыша, я чувствую жар.

– Бедняжка. – Дыхание у него тоже затрудненное. – Ты давал ему лекарства?

Джонас кивает и достает пару бутылочек с прописанными таблетками из сумки.

– Около полуночи я возил его в приемный покой. Там вручили эти медикаменты и велели принимать каждые несколько часов. А вот это нужно принять через два часа, – указывает он на один из пузырьков, затем ставит на пол сумку. – Здесь запасная одежда и пеленки. Думаю, сегодня они понадобятся.

– Ты ездил с Элайджей в больницу? Но хоть чуть-чуть поспать удалось?

Отец ребенка зевает, прикрывая рот ладонью, словно в ответ на мои слова. Затем качает головой.

– Все нормально. Еще осталось время, чтобы забежать в «Старбакс», – сказав это, Джонас открывает входную дверь, чтобы уйти.

– Подожди. – Я торопливо иду на кухню и хватаю пакет с буррито. – Я приготовила тебе завтрак. Буррито. По телефону ты сообщил, что предстоит длинный день.

– Спасибо. – Джонас смотрит на меня с благодарностью и берет еду.

В его голосе слышится удивление, и я стараюсь отогнать удовлетворение, оттого что наконец сделала для него нечто приятное после многих недель упреков и ледяного молчания.

– Я буду держать тебя в курсе о состоянии Элайджи. Не волнуйся, он в надежных руках.

– Не сомневался в этом ни секунды, – с улыбкой отвечает Джонас. – До вечера.

Как только за ним закрывается дверь, из спальни выходит уже одетая в школу Клара. Завидев малыша, она улыбается и протягивает руки.

– Иди ко мне.

– Он заболел, – предупреждаю я дочку, передавая ей младенца. – Не целуй его, а то можешь заразиться.

Клара укачивает Элайджу, прижимая к груди, и все равно чмокает в лобик.

– Больные нуждаются в заботе и любви.

Она права. Когда дочь была маленькой, то чем хуже она себя чувствовала, тем сильнее я с ней нянчилась и постоянно целовала, от всей души желая забрать себе ее болезни и горести. Боже, как же я скучаю по тем дням.

Почти уверена, что вскоре буду тосковать и по нынешним временам. Мы с Кларой не особенно ладим последний год, но я знаю, что стоит ей уехать учиться, как мне будет ее не хватать. Даже наших ссор, молчаливых обид, наказаний и бунтарского поведения.

– Чего это ты так на меня уставилась? – интересуется дочь.

Я улыбаюсь и подхожу ближе, чтобы обнять. С Элайджей на руках она не может ответить тем же, но достаточно того, что она не отстраняется. Я целую ее в висок.

– Я тебя так люблю.

– Я тоже тебя люблю, мам, – отвечает Клара после секундного замешательства, во время которого она настороженно изучает мое лицо. Однако потом искренне улыбается.

Когда она направляется к дивану, чтобы устроиться там с ребенком, я говорю:

– Я приготовила завтрак. Буррито. Оставила на кухонном столе.

– С беконом или сосисками? – заинтересованно вскидывает голову дочь.

– И с тем, и с другим.