Созерцатель скал

Он сел за письмо. И тут только почувствовал, как давно тянуло его это сделать. У него проснулись угрызения совести. Как должны были беспокоиться дома!

Он долго слюнил огрызок карандаша. Это было первое письмо в жизни и, естественно, давалось не без труда. Усиленно повторяя языком во рту все движения карандаша, он сначала нацарапал адрес. Затем стал соображать, как начать. Такая мудреная вещь требовала соблюдения известной формальности. Ему удалось припомнить одно такое письмо, когда-то полученное соседом от сына из города.

И он каракулями вывел точно так же:

«Лети мое письмо, извивайся,
Никому в руки не давайся,
А дайся лишь тому,
Кто мил сердцу моему».

Складно!

После чего следовало, – он твердо помнил, – обращение:

«Дорогие родители!»

Отца Аполлошка обычно звал «папан», а мать – «маманя», но в таком торжественном случае это не годится.

Лучше – «Дорогие родители!»

Гм! Дорогие родители! А дальше? «Дорогие родители!» Что же дальше?

Ему вдруг вспомнилась песенка беспризорных:

Дорогие родители,
Перцу в нос не хотите ли?

Пожалев, что не приходится пустить в ход такой козырь, он долго потел, муслил огрызок и елозил на стуле.

Наконец, к вечеру письмо было готово.

Все оно для передачи было бы слишком длинно. Одни бесчисленные поклоны занимали целую страницу. Приведем его в выдержках, минуя рассказ о приключениях во время бегства, о погоне за Урбужаном и о празднике Цам.

«...Осенью я поеду в Ленинград, буду учиться ловить в море чудовищ, которых закупоривают в банки. По ним учатся в школах. Ловить их надо умеючи под водой. Там водятся спруты, или осьминоги. Они из человека высасывают кровь. Но я их не боюсь, я знаю, как отрезывать им головы.

Мы с Попрядухой нашли в пещере золото и дощечки с монгольскими надписями. На мою долю пришлось десять тысяч. Деньги привезу домой. Бухгалтеру, которому даве залепил в рожу, скажи, что за костюм, ежели что – заплачу. А мог ведь мне башку, несознательная скотина, оторвать. Это и завком знает».

В заключение был приложен рисунок спрута из книги.

Для шику Аполлошка подписался так: «Любящий вас бывший Аполлошка, а теперь дахтэ-кум Доржи Майдер Цыренжан Банзаров».

Перечитав и удовлетворившись, запечатал и отправил.

XIII. По Байкалу весной

Попрядухин устроился в Иркутске обстоятельно, купил даже лошадь Сивку. Аполлошка где-то добыл собаку Жучка и кота Петьку. Получилось полное хозяйство.

Алла без особого труда управлялась с ним. Она поправилась от потрясения, пережитого ею после того, как Попрядухин, подготовив девушку, сообщил ей о гибели профессора. Чтобы она не волновалась, читая подробности, он не дал ей газеты и, боясь, что какое-нибудь случайное известие попадет ей в руки, совсем не покупал газет. Так что они совершенно не знали, что делается кругом. Старик занялся своим питомником, Аполлошка поступил в школу, и уроки поглотили его внимание. Жизнь Аллы как-то точно утратила для нее интерес; это был результат испытанных страшных потрясений.

В мае в тот год стояла еще холодная погода. Алла однажды шла по базару, – она частенько путешествовала туда за облепихой для старика и Аполлошки. Старик хоть и не был коренным сибиряком, но любил душистую ягоду.

Человек, шедший навстречу Алле, вдруг остановился. Он был поражен чем-то. Рот его раскрылся от удивления и несколько свертков вывалилось из рук.

– Алла! – воскликнул он.

Девушка подняла глаза: перед ней стоял дядя.

– Я не ошибаюсь? – спросил он сам себя. – Так ты жива?

Если бывают на свете ошеломляющие, радостные новости, то едва ли когда-нибудь два человека слышали и сообщали друг другу более неожиданные вещи.

Судите сами! Смотритель маяка сказал, что профессор жив, как и Созерцатель скал. И Созерцатель скал – лейтенант Краузе. Оба они отыскивали Аллу, потому что...

– Я – Эмма Краузе! Я знаю, – вскричала дрожа Алла. – Так он жив? Отец!

Нервы ее не выдержали.

Смотритель доставил Аллу к Попрядухину в полуобморочном состоянии.

Она обезумела от радости и ничего не слушала.

– Ехать!

Ведь они оба считают ее погибшей, она не заставит их мучиться ни одной минуты.

– Ехать! – твердила она.

Надо было выждать самое меньшее две-три недели, пока пройдет лед, но о таком сроке Попрядухин не осмелился даже заикнуться. Это убило бы девушку. При малейшем возражении она заливалась слезами.

Вечером старик подстроил так, что к ним будто бы случайно зашел лечивший Аллу врач. Он поговорил с ней, потом взглянул на Попрядухина с укором и только покачал головой.

– Что вы наделали? – прошептал он, выйдя в другую комнату. – Если можно, лучше поезжайте.

– Поедем, – вздохнул Попрядухин.

Он терял голову. С одной стороны, радость, что профессор и вся экспедиция живы, с другой – волнения Аллы, опасная поездка, и, наконец, у него были в самом разгаре хлопоты о питомнике.

Но он бросил все.

Аполлошку оставляли дома. Весь лишний груз долой, вдобавок у него была школа, и кому-то надо было вести хозяйство в ожидании приезда всей компании.