Созерцатель

— Сильно сказано! — сдавленно произнес Вася, с трудом вернув челюсти обычное состояние. — А я тебе скоро свой роман принесу. На прочитку. Знаешь, как я его назвал? «Третье иго». Было на Руси иго монголо-татарское, потом — польско-католическое, а сейчас — третье, атеистическое.

— Интересно, — сказал я задумчиво, — как ты нас будешь от этого третьего ига освобождать!..

— Понимаешь, Боренька, нынешнее искусство, как бы оно изысканно и утонченно это не делало, но все-таки занимается смакованием греха, а значит оно априори порочно, — хрипло басил Юрий Ильич, видимо, пытаясь поставить точку в затянувшемся споре.

— Мальчики, вы не представляете, как я вас всех люблю! — восклицала румяная Марина. — И даже не знаю, кого больше…

В общем, юбилей продолжился в подземелье. Проводил я гостей только после закрытия клуба, то есть глубоко за полночь.

Совершенно усталым и предельно опустошенным вернулся я домой. Открыл дверь своим ключом и встал, как дубиной оглушенный. В дальней комнате, в дверном проёме увидел обнаженные ноги Даши. Она лежала. Дорогу к ней преграждал смуглый молодой человек в стильном черном костюме. Он сидел на стуле и спокойно смотрел на меня в упор. Я метнулся было на кухню, где оставил отцовский пистолет, но нежданный гость достал ТТ из внутреннего кармана пиджака и тихо спросил:

— Ты за ним отправился?

И я снова остолбенел. Во рту стало сухо, я не мог ни двигаться, ни промолвить ни единого слова.

— Я Алик, — сказал тот, приподнявшись со стула и вежливо поклонившись. — Даша наверное рассказала обо мне. Я ее жених! А ты влез в наши отношения, как волк в чужой дом.

— Это я-то волк в чужом доме! — прорвало меня, наконец.

— Да. Ты. — Парень был спокоен, как смертник в поясе шахида.

Наконец, он встал и медленно подошел ко мне. Протянул мне пистолет и сказал:

— Если ты мужчина, застрели меня.

Отшатнувшись, я отрицательно замотал головой:

— Нет, людей я не убиваю — я в Бога верю, — сказал первое, что взошло на ум.

— Какой же ты мужчина? — просипел он с ненавистью. — Даже отомстить по-человечески не можешь!

— Месть только умножает зло, — прошептал я, глядя в его колючие черные глаза. — Господь велит делать не зло, а добро. …Как бы это не было противно иной раз…

— Вот поэтому мы вас всегда побеждали и будем побеждать, — сказал горец.

— Это мы еще посмотрим.

— Посмотрим! — вскричал он, брызнув слюной. — Ладно, урус, я тебе покажу кто из нас мужчина.

Его глаза будто залило чернотой — не только зрачки и радужную оболочку, но даже белки, казалось, почернели от звериной ненависти. Алик медленно поднял пистолет и направил мне в лоб. Я про себя читал Иисусову молитву, молча смотрел ему в глаза и чувствовал, как сначала тело, а потом и душа онемели, как челюсть от укола новокаина. Черный зрачок оружейного ствола, готовый в любую секунду выпустить свинец и разнести мой череп, расплылся и повис чуть выше этой пары горящих углей.

Пронеслась в голове фраза из какого-то американского фильма: «Из его глаз смердит преисподней!»

Вспомнилась Мотя с её криминальными проблемами и мысль о том, что у сестёр обычно сходная судьба. Видимо, и мне нужно пройти путём, который так достойно преодолел Созерцатель. Да ведь он и сам предупреждал меня, что прежде чем я в полной мере получу дар созерцания, мне придётся пройти через серьёзные скорби. Как там у Исаака Сирина: «Бог не даёт великого дарования без великих искушений».

Время будто остановилось. Минута превратилось в клейкую резину, она растянулась и по-змеиному обвилась петлей вокруг моей шеи.

Ох, чтобы стало со мной в тот момент, если бы не спасительная Иисусова молитва! Эти родные, восхитительно привычные восемь слов, возносящие хрупкое человеческое создание до высот, где вечно пребывает Спаситель человечества! Как живо они пульсировали во мне, удерживая на краю пропасти спасительной надеждой!

— Я покажу тебе, как поступают настоящие мужчины, — прошипел горец, все более впадая в бешенство.

Он медленно поднёс пистолет к своему виску, что-то тихо, будто по-собачьи, прогавкал и нажал на спусковой крючок. Словно в замедленной съемке, увидел я, как из обреза ствола блеснуло пламя, из черноволосой, аккуратно подстриженной головы брызнули струи чего-то густо-алого и упруго ударились о зеркало на стене, образовав красное пятно, стекающее вниз. Только потом до ушей донеслась звуковая волна и на секунду меня оглушила…

— Ну и дурак, — крикнул я и в три прыжка перенесся в комнату, где находилась Даша.

Она лежала одетой, раскинув белые руки, — значит, изнасилования не было. Я пощупал артерию на шее. Под моими пальцами мягко и упруго пульсировала голубая жилка — она жива! Я приподнял её за плечи и прижал к груди. В ту минуту не было у меня родней и дороже человека на земле. Словно вся наша совместная жизнь, все минуты — одна за одной — протекли передо мной. Дашина застенчивая улыбка, теплые глаза, нежные прикосновения рук, заливистый смех и столько слов, в каждом из которых звучало одно и то же — люблю!