Нам известно, какое сильное воздействие оказали все эти меры на широкие круги римского народа, в том числе и на сенаторское сословие. Многим стало ясно, что обращение к священным римским традициям в борьбе против Востока было не только политической тактикой, но и соответствовало тайным целям и внутреннему настрою холодного, умного политика. В 28 г. до н. э. он отменил все противоправные чрезвычайные законы триумвиров, а потом на заседании Сената 13 января 27 г. до н. э. в торжественной обстановке добровольно сложил с себя все полномочия, которые, как он сказал, получил после начала гражданской войны с согласия всех римских граждан. «Я в 28–27 гг. до н. э. передал свою должностную власть над республикой сенату и римскому народу». Отказ от единоличной власти, которому предшествовали беседы с влиятельными и дружественно настроенными сенаторами, ошеломил непосвященных, но, несмотря на все красивые слова, не повлек за собой, как у Суллы, ухода с политической арены: государственным актом был положен конец эпохе гражданской войны и закреплена законным путем полученная в борьбе власть. Римскому народу нужно было продемонстрировать, что победитель в сражении при Акции и в Александрии добровольно отказался от власти, а потом, с неохотой и только уступая настойчивым просьбам сената, согласился бескорыстно служить республике, взяв на себя руководство государством. До сознания каждого было доведено, что республика спасена, сохранена и восстановлена.
Вне всяких сомнений, этот государственный акт еще больше укрепил личную власть Октавиана. Новый Цезарь, хотя и не пожелал принять никакой должности, не совместимой с республиканскими традициями, сохранил ключевое политическое положение, которое обеспечивало ему контроль над государством; отныне ничего не предпринималось вопреки его желаниям. Для сохранения власти над Римом, Италией и прежде всего над сенатом он с 31 г. до н. э. ежегодно избирался консулом, который, как и все другие римские магистраты, имел равноправного коллегу. Но для своей охраны он располагал собственной гвардией, жалованье которой было удвоено. Это было отголоском дурных привычек прежних лет.
Настоящая опасность подстерегала тех, кто слишком высоко поднялся над своими собратьями по сословию — наместников новых провинций, в которых были сосредоточены крупные военные формирования. Хотя после государственного акта 27 г. до н. э. Август больше не был главнокомандующим всеми войсками, так как он возвратил республике также и войска, ему были переданы большие провинции — Галлия, Испания и Сирия, где стояла самая большая и стратегически важная часть римских легионов. Эти чрезвычайные полномочия были ловко обоснованы желанием сената временно сложить с себя управление этими трудными, еще не усмиренными провинциями. Поэтому полномочия были ограничены сроком в десять лет. В эти «императорские» провинции, которые подчинялись исключительно распоряжениям императора, по его выбору были посланы личные представители (legati), бывшие преторы или консулы.
Однако постановление 27 г. до н. э. просуществовало только четыре года. Император посчитал необходимым иметь контроль и право вмешательства и в тех провинциях, которые подчинялись не ему, а римскому народу, т. е. сенату. Его командная власть была расширена, а с 23 г. до н. э. он получил большую проконсульскую власть (imperium proconsulare mains) над всеми наместниками на ограниченный, однако каждый раз продлеваемый срок. Это увеличение власти во внеиталийских регионах было уравновешено потерей власти в Риме и Италии. Но именно в этом заключалось его политическое искусство: не уступать ни дюйма власти, но умно это скрывать. Фактически бессменное консульство, даже если его ежегодно выбирал сам народ, внешне выглядело как «нереспубликанская» чрезвычайная власть. Сверх того, оно каждый год блокировало одно консульское место и отнимало у представителей старой аристократии прежнее право подняться по служебной лестнице до должности консула. Кроме того, упускалась чья-то возможность быть увековеченным в календаре, так как год назывался по именам обоих консулов.