Создатели и зрители. Русские балеты эпохи шедевров

Второе, что бросается в глаза: ирония Достоевского целиком относится к картине. Но вовсе не к «Наяде и рыбаку» или балету вообще. Достоевский не смеялся над толстым веслом или финальной группой под занавес. Он защищал право балета на театральную условность. То есть на «ненатуральность» и «неестественность». Он говорил о своеобразном пакте между искусством и зрителями.

Но инерция эпохи уже набрала силу. Между передовым литератором и ненавистником балета полагался знак равенства.

Советские историки балета выдернули из статьи Достоевского несколько фраз и – переписывая цитату друг у друга (контекст давно уже никого не интересовал, равно как и сложность картины) – затрепали вконец. Достоевского следовало затолкать в группу «передовых» во что бы то ни стало. Его вес иначе перекосил бы удобную простую концепцию.

А современники… Они этого Достоевскому не спустили.

Салтыков-Щедрин и балет

И снова «Наяда и рыбак».

Ей Салтыков-Щедрин посвятил свою «Программу современного балета», написанную в 1864 году. На этот момент «Наяда», мягко говоря, не новинка: как уже упоминалось, хореограф Жюль Перро перенес свой лондонский балет в Петербург в 1851 году. От этой постановки сохранилось множество фотографий. Например, такая. Екатерина Оттовна Вазем, петербургская немка, холодноватая балерина и вообще женщина порядочная, в роли рыбачки. Коротенькие шортики поверх трико, тесная рубашечка с короткими рукавами, в рубашечке – бюст. Шапочка сдвинута набекрень на пышно взбитых волосах. В пухлых белых ручках гитара.

Фельетон Салтыкова состоит из двух частей. В первой – квазирецензия на спектакль. Единственная живая деталь во всей рецензии на «Наяду» – это пот, который градом катится с лица премьера Иогансона, разъедая грим и обнажая морщины: Иогансону на тот момент под пятьдесят и вариация, надо полагать, прыжковая. Как балетный критик, Салтыков-Щедрин Достоевскому проигрывал полностью.

Во второй части – фельетонное либретто «современного балета». В 1860-е фельетоны на русские безобразия, написанные в форме «либретто балета», были весьма распространены. Писали такие либретто даже на дурную работу петербургского водопровода. «Балетный» памфлет Салтыкова-Щедрина был направлен против братьев Достоевских. Так что «Наяда» подвернулась под ядовитое перо не случайно: как не плюнуть ядом в то, что уже хвалил Федор Михайлович.

Статья Салтыкова предназначалась в ноябрьскую-декабрьскую книжку «Современника», но была запрещена цензурой. В 1866 году Салтыков попробовал просунуть ее еще раз, на этот раз заменив «Наяду» более актуальной «Фиаметтой» хореографа Артура Сен-Леона. Безуспешно. А потом еще раз – в 1868-м, вместо «Фиаметты» уже «Золотая рыбка». На этот раз цензура статью пропустила.

Легкость, с какой вместо «Наяды и рыбака» в статье появилась «Фиаметта», а вместо «Фиаметты» – «Золотая рыбка», говорит вовсе не о том, что три эти балета были похожи друг на друга. Более того, они принадлежали разным авторам и разным стилям.

Но в них не видел разницы Салтыков-Щедрин. Перед его ненавистью все балеты были равны.

«Почему они пляшут? Они пляшут потому, что налаживают сети, они пляшут потому, что готовят лодку, они пляшут потому, что они поселяне и в этом качестве должны плясать», – эта фраза, например, переехала из 1864 года в 1868-й без изменений[28]. Любой балет для Салтыкова-Щедрина это «галиматья», «пошлость», «невежество», «гиль». Хуже того – пошлость застывшая.

«Я люблю балет за его постоянство. Возникают новые государства; врываются на сцену новые люди; нарождаются новые факты; изменяется целый строй жизни; наука и искусство с тревожным вниманием следят за этими явлениями, дополняющими и отчасти изменяющими самое их содержание – один балет ни о чем не слышит и не знает. ‹…› Балет консерватор по преимуществу, консерватор до самозабвения»[29]. Это еще одна любимая цитата советских балетных историков.

Салтыков-Щедрин добавил ее в статью в 1868 году, когда стало ясно, что многие в обществе от «вопросов» уже порядком устали. В малиновом зеве театра, среди балетных русалок и наяд было так приятно забыться, зажмурить глаза, утомленные бесконечным коловращением «новых государств», «новых людей», «новых фактов». По-человечески это очень понятно. По этическим и гражданским меркам 1860-х – недопустимо.

В первом варианте «Программы современного балета» равно примечательны пассажи о «мужиках», которым балет был бы непонятен, не нужен и вообще не умел про них рассказывать. В сущности, эти «мужики» тоже были своего рода «толстым веслом» русской публицистики 1860-х: общепринятой условностью. Потому что мужики обычные, без кавычек, не только «Современника» и «Отечественных записок» не читали, балетов не смотрели, но и вообще грамотой не владели.

Но в своем глазу, как известно, бревна не видно, не то что бутафорского весла из балета «Наяда и рыбак».

Некрасов и балет