Создатели

Она не хотела туда, в центр этой серости. Даже здесь, на подступах, с каждым выдохом этого серого безжизненного воздуха ей приходилось отдавать кусочек своей жизненной энергии, чтобы дышать. Небольшой таможенный сбор на каждый выдох. Она слабела с каждым движением легких, тускнела, переставала биться, как рыба, выдернутая из воды.

Но серость не дала ей просто задохнуться. Там, в центре серого мира, она увидела холм. Его легко было увидеть, он выделялся, чернел на фоне окружающей серости.

И лишь только увидев это черный холм, который, как и полагается во снах, навевал такой ужас, что в ее крови забурлил адреналин, проясняя ее сознание, по крайней мере, во сне.

Холм тянул к себе, и с каждым новым приближением, воздух брал все большую пошлину за следующий выдох. Даже ее ужас стал холодным и безжизненным, но отчетливым.

В конце концов, из нее вытянули остатки ее жизни, словно вывернув ее наизнанку, выдергивая из нее воздух вместе с легкими, внутренности, последние силы. Душу.

Меркнущему сознанию почудилась темная фигура мужчины на вершине холма. Хотя, если бы это сознание еще кто-то мог разбудить и спросить, то вряд ли бы Роза смогла подтвердить, что эта фигура действительно была.

Возможно, ее аналитический ум тут же придумал бы, что это не фигура – а всего лишь попытка одушевить свою беду, свою болезнь. Причину своей смерти.

***

Спасатели вскрыли квартиру через день на второй. На что еще нужны подруги, которые всполошились сразу, как только она не появилась на работе и на пятничных посиделках в кафе.

Патологоанатом провел над ее телом значительно больше обычного времени, просто потому, что никак не мог обнаружить, понять причину смерти. Но обнаружил. В карте он поставил диагноз – острый ДВС-синдром. Это когда что-то происходит с кровью, и тромбы забивают даже не артерии или вены, а капилляры. На этом он и успокоился, хотя его немного смутило то, что, судя по всему, ДВС-синдром был шоковый, а никаких видимых травм или других причин шока он так и не нашел. Бывает. В его практике бывало и не такое.

Лекс

Лекс кое-что придумал.

Во-первых, объемная звездная карта стала еще и цветной. Он использовал всю палитру, чтобы обозначить сложной системой свое восприятие соседей. Допустим Михаил стал темно-зеленой звездой, а Каллиграф – светло-зеленой, с желтизной. Мусорщик, напротив, светился ярко-красным.

А еще звезды стали разными по размеру и яркости. Размер для Лекса стал значить оценку силы звезды-соседа. А яркость – его потенциальную изощренность в использовании той самой силы.

Самой яркой, самой красной и самой крупной звездой в его рубке оставался Мусорщик. Даже Каллиграф, по мнению Лекса, светился слегка меньше. Хотя, с другой стороны, мальчик отнюдь не считал себя истиной в последней инстанции. Просто ему так было проще хоть как-то собрать все знания о соседях воедино.

В конце концов, удовлетворенный, Лекс отвел взгляд от карты. Теперь у него появилась еще одна дверь, но мир за ней только-только зарождался. Еще не был прорисован как следует. И ему не удастся его закончить прямо сейчас. Позже. Только после того, как он исполнит свою повинность-урок в мире Каллиграфа.

***

Каллиграф заставлял его повторять его один и тот же символ снова и снова, без перерыва.

Рядом с каждой ивой, пока Лекса не было, он поставил столбик-держалку, на которую можно было повесить лоскут материи. Но пока все столбики были пустыми. Лекс еще ни разу не получил одобрение, разрешающее ему повторить то, что он делал, не на песке, а на бумаге – на материи.

Раз за разом Каллиграф мотал головой, и внезапно возникающий ветер сдувал очертания иероглифа с песка.

Иероглиф, казалось бы, был проще некуда, но у Лекса не получалось. Вернее, ему казалось, что он все делает верно. И именно то, что он не мог даже понять, что он делает не так и что именно не нравится учителю не позволяло ему сдать этот экзамен.

Каллиграф запретил создавать новые деревья, пока по каждым не будет висеть кусок материи с законченным иероглифом. Пока – не висело не одной, и четыре сиротливых ивы никак не могли дождаться, когда же они превратятся в аллею, ради которой создавались.

Иероглиф «воин» был прост и угловат. Два символа, второй вообще, казалось, был проще некуда. Когда Каллиграф впервые нарисовал для него образец, Лекс и подумать не мог, что с его повторением у него возникнут хоть какие-то проблемы.

Только вот повторение, механическое воспроизведение Каллиграфа не устраивало. Он ничего не объяснял, но первые несколько попыток были отвергнуты с ходу, а мальчик мог поклясться, что начертанные на песке символы с фотографической точностью воспроизводят показанный ему вначале образец. Или именно это и не устраивает мастера?

Лекс прикрыл глаза, и, прежде чем попробовать снова, в который уже раз, начать чертить знаки на песке, задумался.

Простое воспроизведение картинки, которую он запомнил, Каллиграфа не устраивало. Может быть, стоило дать волю своему воображению? Может быть, в этом и была его ошибка – попытка повторить символы, вместо того, чтобы вложить в них что-то свое?