Создатель звезд

В нескольких словах почти невозможно описать едва уловимый душевный недуг, подтачивавший Вторых Людей. Было бы отчасти верным сказать, что они страдали от комплекса неполноценности, но это было обманчивой вульгаризацией правды. Сказать, что они утратили веру, как в себя, так и во вселенную, было бы почти тавтологией. Грубо говоря, беда их заключалась в том, что как вид они пытались совершить некий духовный подвиг, выходящий за пределы их все еще первобытной природы. Духовно они переросли себя, надорвав, если можно так выразиться, каждый мускул, и тем лишили себя возможности любых будущих попыток. Потому что им было предначертано видеть свою собственную расовую трагедию как явление красоты, и они снова и снова переживали свое поражение. Именно смутное ощущение этой катастрофы и отравляло их. Потому что, будучи во многих отношениях очень совершенными племенами, они не могли просто так отвернуться от своих провалов и следовать старым жизненным путем с привычной живостью и тщательностью.

Во время ранних марсианских набегов духовные лидеры человечества проповедовали, что несчастье должно стать удобным случаем для обретения величайшего религиозного опыта. В то время как происходила смертельная борьба за спасение цивилизации, люди (по крайней мере так говорилось) должны были научиться не только стойко держаться, но и восхищаться даже самым жестоким исходом. «Вот так, вот так устроен мир. Глядя в бездну, следует не забывать про небеса и нужно восхвалять и то, и другое». И все население принимало этот совет. Поначалу им казалось, что они преуспели. Появилось множество замечательных литературных метафор, которые, казалось, должны были выделить и развить, а может быть, даже и фактически воссоздать в человеческих душах этот высочайший опыт. Но время шло, а несчастья повторялись, и люди начали опасаться, что их праотцы сознательно обманывали себя. Те далекие поколения серьезно стремились ощутить трагедию расы как элемент космической красоты; и в конце концов они убедили себя, что именно такой опыт на самом деле и выпал на их долю. Но их потомки очень медленно подходили к пониманию того, что такой опыт никогда не существовал, и что такого никогда не происходило ни с одним человеком, и что нет такой космической красоты, которую требовалось бы еще исследовать. В такой ситуации Первые Люди, вероятнее всего, качнулись бы в сторону духовного нигилизма или какого-нибудь весьма удобного религиозного мифа. Во всяком случае, они были слишком грубыми по своей природе, чтобы оказаться подверженными такой слабоуловимой угрозе. Но Вторые Люди были другими. Потому что они со всей отчетливостью осознавали, что столкнулись с высшей загадкой бытия. И таким образом, столетие за столетием, поколения безнадежно держались за надежду, что если только они продержаться еще немного, то озарение снизойдет и на них. И даже после того, как марсианская колония три раза устанавливалась и уничтожалась ортодоксами с Марса, высшей заботой человеческого вида оставалась вот эта религиозная загадка. Но позже, и весьма постепенно, они потеряли душу. Потому что от рождения в них было заложено, что или они сами слишком тупы по природе, чтобы постичь первичное совершенство вещей (совершенство, в которое у них была веская причина верить рассудком, хотя они и не могли проверить это фактически), или человеческая раса слишком сознательно обманывала себя, и ход космических событий все же не имел сокровенного смысла, а был всего лишь ничего не значащим вздором.

Именно эта дилемма и отравила их. Будь они более крепкими и в свои лучшие времена, они могли бы найти душевные силы воспринять это и продолжить терпеливый разбор подобных очень реальных совершенствований, поскольку они все еще были способны к созиданию. Но они утратили жизненную силу, которая лишь одна способна осуществить подобные акты самоотречения. Все богатство личности, все запутанности личных взаимоотношений, вся путаница побудительных мотивов огромной общности людей, все искусство, все интеллектуальные исследования утратили свой интерес и остроту.