Создатель звезд

«Да ладно, не стоит так волноваться, – утешил меня он. – Тебе-то особо нечего стыдиться, кроме того, я не хочу лезть не в свое дело. Просто сейчас… Можно сказать, что ты это просто выкрикивал, так что я не мог не слышать. Разговаривая со мной, ты думал о другом. Наверняка ты вскоре научишься закрываться от меня, когда этого захочешь».

Я что-то проворчал.

«Так вот, как я говорил, – продолжил Джон, – с теми, кого я не знаю, связаться гораздо труднее, и поначалу я не представлял даже, кого именно ищу. С другой стороны, я скоро обнаружил, что похожие на меня люди производят гораздо больше телепатического «шума», чем остальные. По крайней мере, когда этого хотят – или им все равно. Но при желании они могут полностью закрыться. В конце концов, мне удалось выделить среди производимого вашим видом фонового телепатического «шума» несколько особенных потоков мыслей, в которых были те необычные качества, которые я разыскивал».

Джон замолчал, и я поспешил уточнить: «Какие именно качества?»

Он какое-то время просто на меня смотрел. Как бы невероятно это ни звучало, его взгляд меня напугал. Я не пытаюсь сказать, что в нем было что-то магическое. Но взгляд был столь же говорящим, каким обычно бывает выражение лица. Несомненно, меня было легко впечатлить, так как я хорошо знал Джона и помнил его рассказ о том, что происходило в Шотландии. Я могу передать, что чувствовал, только описав увиденный мной образ. Мне казалось, что на меня смотрит маска, изготовленная из какого-то полупрозрачного материала и освещенная изнутри иным лицом, от которого исходил духовный свет. Маска изображала гротескного ребенка, наполовину обезьянку, наполовину горгулью, и все-таки определенно мальчишку, с огромными кошачьими глазами, коротким плоским носом и изогнутыми в насмешливой улыбке губами. Внутреннее лицо я, вероятно, не сумею описать, потому что каждая его черточка была такой же, как у лица внешнего, и одновременно – абсолютно иной. Мне казалось, что в нем величественная застывшая улыбка Будды сочеталась с той жутковатой мрачностью, которую излучает египетский Сфинкс, когда его разбитого лица касаются первые лучи рассвета. Нет, эти образы, конечно же, совершенно неверны. Я не могу передать того символического значения, которое имели в то мгновение черты лица Джона. Я тогда хотел отвернуться, но не мог – или не смел. Меня охватил иррациональный ужас. Когда стоматолог работает дрелью, пациент может испытать несколько мгновений сильной боли. Но по мере того, как секунды тянутся одна за другой, мучительнее всего оказывается просто не двигаться, не кричать. Так же было со мной, пока я смотрел на Джона. С той лишь разницей, что я был парализован и не мог шелохнуться в то время, когда хотел бы кричать. Мне кажется, мой ужас был вызван в первую очередь мыслью о том, что Джон вот-вот рассмеется и его смех уничтожит меня. Но он не рассмеялся.

В следующую секунду заклятие спало, и я вскочил, чтобы подбросить угля в камин. Джон смотрел в окно и говорил обычным своим дружелюбным тоном: «Конечно же, я не могу объяснить тебе, что это за особые качества, не так ли? Представь себе вот что. Это способность видеть каждую вещь, каждое событие не как отдельные происшествия, а часть единой вечности. Как один из живых листков на дереве Иггдрасиль, а не сухую пронумерованную страницу в книге истории».