«Да ты просто влюблен в Джуди, а?» – однажды заметил я, отчасти в шутку, на что он незамедлительно ответил, подражая неразвитому детскому говору: «Дуди п’осто
«А ты – сказал я, – надеешься вырасти, не потеряв своего стиля?»
«Я до сих пор
Через несколько недель после убийства у Джона неожиданно появился интерес к вещам совершенно обыденным: например, к домашнему хозяйству. Он часами мог ходить по пятам за горничной, Мартой, и наблюдать за ее утренней работой или сидеть в кухне, пока она готовила. Ради ее развлечения он поддерживал «светский разговор», состоявший из обсуждения скандалов, грубоватых шуточек и подтрунивания над ее ухажерами. Во время таких же пристальных ежедневных наблюдений над Пакс, пока она крутилась в кладовой, «прибиралась» в комнатах или штопала одежду, велись беседы другого рода. Порой Джон прерывал поток болтовни, чтобы заметить: «А почему бы не сделать это вот так?» Ответ Марты, в зависимости от ее настроения, разнился от высокомерного пренебрежения до ворчливого согласия. Пакс рассматривала каждое новое предложение с неизменным вниманием, хотя порой не могла удержаться от протеста: «Но и так получается нормально. Зачем еще что-то выдумывать?» Но в конце концов она практически всегда принимала предложение Джона с едва заметной загадочной улыбкой, которая в равной степени могла означать и материнскую гордость, и снисходительное потворство.
Понемногу Джону удалось внедрить в доме множество нововведений, экономивших время и усилия: немного сдвинуть какой-нибудь крючок или полку, чтобы обеспечить свободный доступ к предметам; изменить баланс ведерка с углем; реорганизовать кладовую и ванную комнату. Он хотел привнести те же способы организации во врачебный кабинет, предложив новые способы для чистки пробирок, стерилизации инструментов и хранения лекарств, но отступил после нескольких попыток, заметив: «Док предпочитает сам разбираться в своем беспорядке».
Еще через две или три недели его интерес к домашнему хозяйству, казалось, поугас и проявлялся лишь изредка, в связи с какой-нибудь конкретной задачей. Джон стал проводить много времени вне дома, якобы читая на берегу. Но с приближением осени мы стали беспокоиться о том, как бы он таким образом не простудился, – и у него тут же появилась привычка подолгу гулять в одиночестве. Кроме этого, он часто пропадал в ближайшем городе. «Я хочу поехать в город и повидаться с кое-какими интересными людьми», – объявлял он нам и возвращался поздно вечером усталый и полностью погруженный в себя.
Только ближе к концу зимы Джон, которому исполнилось десять с половиной, посвятил меня в детали поразительной финансовой операции, которой он был занят в прошедшие шесть месяцев. В одно серое воскресенье, когда за окном шел моросящий дождь пополам со снегом, он предложил выйти прогуляться. Я, разумеется, возмутился. «Ну же, – продолжал настаивать Джон. – Тебе понравится. Я хочу показать тебе свою мастерскую». И он медленно подмигнул сначала одним огромным глазом, потом другим.