Создатель звезд

Прежде всего он извлек из глубин своего естества нечто (ни разум, ни материю), обладающее огромными возможностями и активно стимулирующее его творческое воображение. В течение долгого времени он размышлял над этой чудесной субстанцией. Это была среда, в которой единица и множество должны были полностью зависеть друг от друга, среда, отличающаяся взаимопроникновением всех ее составных частей и отличительных черт; среда, в которой каждая вещь должна быть не иначе как частью всех других вещей; среда, в которой целое не могло быть чем-то иным, кроме как суммой всех своих составных частей, а каждая составная часть – неотъемлемым признаком целого. Это была космическая субстанция, в которой каждый индивидуальный дух мог быть, как это ни странно, одновременно и абсолютным «я», и всего лишь плодом воображения целого.

Вот из этой чрезвычайно сложной субстанции Создатель звезд вытесал грубые общие формы космоса. Он создал по-прежнему так и не изученное и совершенно не объяснимое геометрией пространство-время – аморфную физическую величину, не обладающую ни ярко выраженными качествами, ни направлением, ни увязанностью со сложными физическими законами; Создатель более четко обозначил направление развития жизни и эпические приключения разума и на удивление точно указал высшую точку духовного развития. Эта точка находилась в наиболее поздней фазе космического времени, но если говорить о последовательности его творческой работы, то она получила четкие очертания гораздо раньше любого другого фактора космоса. И мне представилось, что произошло это потому, что первоначальная субстанция явно сама имела потенциальные возможности в области создания духовных форм. И Создатель звезд поначалу почти совсем забыл о физических аспектах своего создания и, не занимаясь начальными этапами истории космоса, почти все свое искусство направил на формирование духовной вершины всего творения.

Лишь только после того как он придал четкие очертания фазе наивысшего пробуждения космического духа, он проложил сквозь космическое время ведущие к ней разнообразные психологические тропы. И только придав четкие очертания невероятно разнообразным формам умственного развития, он сосредоточил свое внимание на конструировании сложных биологических, физических и геометрических законов, посредством которых грубо сделанный космический дух мог наилучшим образом реализовать свои самые удивительные возможности.

Но, геометризируя, он вновь и вновь возвращался к духовной вершине, чтобы сделать ее еще более четкой. Однако пока не были завершены физические и геометрические формы космоса, он не мог сделать духовную вершину абсолютно конкретной.

Судя по тому, как он продолжал трудиться над деталями бесчисленных, жалких индивидуальных жизней, над судьбами людей, ихтиоидов, наутилоидов и всех прочих, – я пришел к убеждению, что к этим сотворенным им созданиям он относился совсем не так, как ко всему тому, что создавал прежде. Нельзя было точно сказать, любит ли он их или совершенно к ним равнодушен. Да, конечно, он любил их; но он, похоже, не имел никакого желания спасать их от последствий смертной природы и жестокого воздействия окружающей среды. Он любил их, но не испытывал к ним жалости. Ибо видел, что их достоинства как раз и заключаются в их смертной природе, в их предельной конкретности, в их мучительном балансировании между невежеством и просветлением. Спасать их от этого всего означало погубить их.

После того как Создатель звезд нанес последние штрихи на все космические эпохи от момента истины до первоначального взрыва в одну сторону и до всеобщей смерти – в другую, он окинул взглядом все свое произведение. И увидел, что оно хорошо.

И когда он, хотя и критически, но любя, обозревал наш космос во всем его бесконечном разнообразии и в краткое мгновение полной ясности сознания, – я почувствовал, что он преисполнился почтением к созданию, которое он сотворил или извлек из тайников своего существа, играя роль божественной повивальной бабки. Он знал, что это пусть простое и несовершенное создание – обычный плод его творческого воображения – в некотором смысле было более реальным, чем он сам. Ибо чем бы он был без этого конкретного великолепия? Всего лишь абстрактной творческой способностью. Более того, с другой стороны, сотворенная им вещь была его наставником. Ибо, когда он с восторгом и с благоговением рассматривал свое самое очаровательное и самое сложное произведение, – оно преобразило Создателя, в результате чего тот стал более четко видеть свою цель. Он различал достоинства и недостатки своего произведения, и его собственное восприятие и искусство становились более зрелыми. По крайней мере, так показалось моему смятенному, преисполненному благоговейным ужасом разуму.