Созданный для тишины

Я молчу, молчу не только сейчас, но ещё когда говорит он. Я хочу, чтобы он услышал мои вопли в тишине, но он не реагирует. Я кричу:

Ад наступает, дьявол делает шаги, а вы так быстро смирились?

Мужчина замечает:

– Вижу, вы много съели печенья, вам они нравятся?

Мой заказ: зелёный чай, три печеньки.

– Печенье, сделанное из сдобного теста, очень вкусное, так в нём ещё есть множество кусочков довольно качественного шоколада. Будто вкус детства, и почему же тогда мне они не должны нравиться?

Пауза. Я кричу:

Почему все такие безрассудные?

– Вы ненавидите кого-нибудь? – спрашивает мужчина.

– Что это ещё за вопрос?

– Я просто интересуюсь…

Она спрашивает:

Кого ты ненавидишь?

Ответ:

Бога.

– Думаю, скорее всего, это будет отец. – отвечаю я.

– И почему же?

– Ну, он убил мою мать, и с тех пор я совсем один.

Из мужчины вырывается смешок, я предпочитаю делать вид, что этого не заметил.

– А ваша мать, в смысле, кем она для вас была?

– Она была очень хорошим человеком, хотя мне трудно об этом говорить, я почти ничего не помню.

Он всё также неумело пытается скрыть смех, я всё так же этого предпочитаю не замечать. Он говорит:

– Ладно, думаю, раз ты так говоришь, значит так оно и есть. Всё же дети должны нести правду, которую им гласили родители.

Пауза. Я молчу – бессмысленно что-либо кричать. Он никогда ничего не услышит. Он говорит:

– К слову, вы слышали про проникновения к квартирантам, у которых крадут лишь аноректики?

– Да. Что-то подобное видел в газете. Человек обчистил уборную популярной модели и при этом сделал вид, что она просто наелась таблеток до такой степени, что сама раскидала флаконы по комнатам.

– А после она просто исчезла.

– Ну, это громко сказано, всё же, в газетах говорится, что она уехала за границу.

– А вы верите во весь смрад, что пишут в газетах?

– Нет. Жаль, что полиция не думает работать над этим делом.

– Конечно, жаль, но всё же может у них просто много работы.

После его слов я отворачиваюсь в окно, вижу Сашу, прилипшую к окну. Я говорю мужчине, который выглядел так, будто явно хотел позадавать ещё парочку вопросов:

– Извиняюсь, но мне пора…

Я ухожу, оставляя за собой чашку недопитого чая. Я дохожу до двери, которую мне открывает мужчина старых лет, мы обмениваемся оценивающими взглядами и расходимся.

Главная причина, из-за которой я всё ещё здесь, – это невидимые барьеры.

Я стою на крыше семиэтажного жилого дома, вход в подъезды которого закрыты. Крыша здания замурована, в котором сейчас люди занимаются повседневными делами. Кто-то, например, моет посуду, кто-то убирается в квартире, кто-то социально расслабляется, однако никто не задумывается о том, что я намерен покончить с собой. В прямом смысле никто. Никто из жителей дома, на котором я сейчас нахожусь, никто из жителей соседних домов, которые могут увидеть меня, сидящего и курящего на краю крыши, из окон, никто из прохожих на улице, которых в данное время суток немало, не соизволил даже посмотреть на меня, не говоря уже о спасении, в котором я не нуждаюсь. Я похож на человека, который всем заявляет о том, что собирается совершить самоубийство, чтобы в итоге получить внимание других, стоя на краю крыши, однако я не такой. Я желаю своей кончины, ведь это иллюзорное небо сводит меня с ума, оно так сильно рябит в глазах, что смотреть на него становится невыносимо. Я был бы даже не против, если бы в меня выстрелил снайпер или же какой-то человек подошёл ко мне сзади и столкнул бы меня, протолкнув через барьер, с крыши, но моим желаниям не сбыться.

Слышно, как два человека на улице обсуждают погоду. У одного из них плащ, под которым толстовка со снятым мокрым капюшоном, он журналист или кинематограф. У второго белая рубашка, заправленная в брюки, чёрный мокрый зонт. Наверное, работает в офисе. Он бухгалтер? В общем, у него вместо лица калькулятор.

Бухгалтер спрашивает:

– Макс, а когда успела растаять большая часть снега?

– Я не знаю. А что в этом плохого?

– Я не сказал, что это плохо, просто сейчас же февраль, снег же должен всё ещё оставаться на улице, а сейчас одни лужи и дожди.

– Не вижу в этом ничего плохого.

– Я тоже.

Люди ушли так далеко, что я перестал их слышать, ну и ладно. Такое чувство, что мне пришлось слушать диалог ненормальных, будто они не могут испытывать злость, страх или ненависть. Может, они под веществами, а может, просто оптимисты, но почему тогда даже они меня не заметили. Я забил на это. Я скидываю докуренную сигарету, которая проходит сквозь невидимую стену, и решаю, что, если я не могу пробраться через барьеры, значит, я их разрушу благодаря препаратам, либо умру от передозировки, меня устраивает любой исход. Я достаю из пиджака пачки катина и метамфетамина, которые посоветовала сохранить у себя Саша, и употребляю все сорок таблеток из обеих пачек, чтобы наверняка. Тело мякнет. Пытаясь удержаться на ногах, я срываюсь с крыши, попутно закрывая глаза.