Совсем недавно…

Потом он вздрогнул. Лавров не видел его лица, но видел, как тот дернулся всем телом. Лавров знал: он только сейчас понял свою ошибку. Он стоит сейчас, заворачивая свое белье, и лихорадочно соображает, что ему делать. Он сейчас испытывает больше, чем растерянность и испуг. — ему не понять, как эта рубашка попала сюда.

Ольшанский быстро обернулся, и столько кричащего ужаса было в его расширенных зрачках, что у Лаврова больше не оставалось сомнений…

Но увидел Ольшанский только равнодушного, будто ничего не заметившего и ни о чем не догадывавшегося Лаврова, который даже показывал ему рукой на дверь:

— Ну, что ж ты там задержался? Пойдем, нам по пути до бани.

Лавров знал: если сейчас не арестовать Ольшанского, он удерет, — он напуган, он понял, что выдал себя с головой. Пока что можно не волноваться: днем из расположения лагеря Ольшанский тайком не выйдет.

Лавров позвонил с город, Курбатову, но к телефону подошел кто-то незнакомый. На вопрос, можно ли попросить майора Курбатова, тот, незнакомый, ответил, что Курбатова вот уже несколько дней нет в городе, а если нужно что-нибудь сообщить, он, полковник Ярош, в курсе всех дел…

Лавров назвал себя. Ярош молчал, выслушав Лаврова, и молчал так долго, что Лавров спросил:

— Вы все расслышали?

— Да, всё, спасибо.

— Что делать дальше?

— Дальше? — медленно повторил вопрос Ярош. — Дальше ничего не делайте.

— Но ведь он удерет!

— Теперь никуда не удерет, не бойтесь. Я понимаю, вам хочется все сделать самому до конца, но у нас свои соображения. Вы поняли меня?

— Слушаюсь, товарищ полковник, — ответил Лавров и еле попрощался с Ярошем.

Как всё получилось: распознал, вывел на чистую воду и — нате вам, сиди сложив ручки. Хотя, конечно, там видней…

Вернувшись в батальон, он услышал резкий и потому незнакомый голос. Лавров остановился и прислушался:

— …Я спрашиваю вас, кто виноват в этом?

— Товарищ майор, может, это ошибка вышла.

— За такие ошибки отвечают, старшина, это вам хорошо известно.

Неподалеку стоял хмурый, туча-тучей, Москвин, командир второй роты, носком сапога выковыривая из земли какой-то камешек, и перед ним — Шейко, бледный и тоже хмурый. Лавров подошел и спросил глазами: что произошло? Москвин досадливо отвернулся. Что произошло? Чепе, вот что, — чрезвычайное происшествие. Пять бронебойных патронов, вся обойма, исчезли во второй роте. Лавров вздрогнул, словно его ударили:

— Как?

— Расскажите, старшина!

Шейко повернул к Лаврову свое доброе, мягкое лицо, но на этом лице легли возле рта жесткие складки, и Шейко заговорил, с трудом, будто нехотя разжимая рот:

— Стреляла вся рота. Патроны выдавал сержант Анохин. Он же принимал по счету обоймы со стреляными гильзами. И кто-то подал ему обойму с гильзами от простых патронов…

— Вы понимаете? — обернулся к Лаврову Москвин. Тот кивнул, не сводя глаз со старшины.

— Что дальше?

— Дальше… Ну, дальше, я заметил подмену.

— Вызовите-ка сюда Анохина, — приказал Лавров. — Чего ж мы здесь стоим, дождь всё-таки.

Анохин вошел и остановился у входа в палатку. Шейко протиснулся за ним и встал рядом. Что мог добавить Анохин? Да, это гильзы от простых патронов.

— А вы что смотрели? — накинулся на него командир роты.

Москвин остановил его:

— Не надо. Взыскание наложим после.

— Кто из офицеров стрелял новыми, бронебойными? — вдруг неожиданно спросил Лавров.

Москвин молча взглянул в его сторону, а командир роты пожал плечами. Но Анохин ответил, нимало не задумываясь, что стрелял и товарищ капитан, и все командиры взводов, и двое из штаба полка приезжали специально, и командир транспортной роты…

— Ольшанский? — тихо сказал Лавров.

— Так точно.

— Продолжайте. Все они вернули гильзы?

— Так точно. Они, гильзы, стало быть, у меня в плащ-палатке были, ну, туда их и кинули тоже.

— Это-то ясно, — нетерпеливо перебил Анохина Москвин. — Можете идти… Ч-чёрт, придется писать рапорт, пошла неприятность! Завтра уже будут знать в округе. И в такое время… Ночью приказано выступать всей дивизией к месту учений.

Он встал и кивнул Горохову:

— Пойдем, напишем рапорт вместе, и вы тоже, товарищ капитан.

Лаврову стало жалко его: сильно нервничает человек, даже багровые пятна пошли по лицу. Но рано было высказывать подозрения. Едва трое офицеров ушли, Лавров вышел из своей палатки и, стараясь не бежать, свернул на дорогу к политотделу.

Там уже никого не было, возле дверей стоял ночной пост, и Лавров, повернувшись, быстро пошел к Седых.

Седых был дома. Он читал, сидя на низеньком диване, и когда Лавров вошел не докладывая, поглядел на него поверх книги:

— Что такое?

— Товарищ подполковник!.. Мне немедленно надо с вами поговорить… Мне необходимо иметь сегодня машину… Немедленно.

Подполковник, молча смотревший на Лаврова, догадался, что Лавров чем-то сильно взволнован, и встал:

— Хорошо, берите мою.

…И вот ночь, густая, темная, облачная; дорога, смутно белеющая впереди, кусты по краям дороги, сливающиеся в одну сплошную черную массу. Лавров иногда останавливал машину и слышал, как впереди, удаляясь, всё тише и тише стучит мотор «газика», на котором ехал Ольшанский.