Совсем другое небо

Утренние сумерки затянулись дольше обычного. Когда наконец рассвело, они осторожно открыли дверь, как будто им не хотелось погружаться в туман, да и вообще выходить из дому. Но они все же вышли. Путь их был на усадьбу Коломана Бугая. Йоланка нерешительно шла в трех шагах позади матери. Она как будто еще не проснулась и досыпала на ходу. У последнего дома в нижнем конце деревни начинался небольшой склон. Он весь порос кустами шиповника и высоким бурьяном. Забытый уголок. Здесь находилось и несколько полуразрушенных цыганских хибар. Эти хибары были сделаны из разноцветного материала: видно, использовалось все, что оказалось под рукой. Здесь проходила кратчайшая дорога на поле, но Катарина не любила тут ходить. Иногда лишь пробегала, когда спешила, да и то с мурашками на спине.

У первой лачуги сидел человек. Он сидел на пороге открытой двери, обратив лицо внутрь, и пел цыганскую песню. Голос у него был сочный, мелодичный, но на высоких тонах иногда срывался и становился похожим на вой. У Катарины от страха пробежал мороз по коже. Она ускорила шаг. Вокруг лачуги носились полураздетые косматые дети. Черные волосы, белые зубы — и тряпки. Увидев Катарину, они быстро попрятались в лачугу. Йоланка украдкой посмотрела на мать и схватила ее за руку. Катарина сильнее прижала корзину и руку дочери и шла вперед, стараясь не смотреть ни вправо, ни влево.

Когда лачуги остались позади, она перевела дух и невольно замедлила шаг. При медленной ходьбе всегда на ум приходит какое-нибудь воспоминание. Вот и сейчас она вспомнила, как в этом месте из-за одной молоденькой цыганки передралось полдеревни. После этого на траве остались лежать двое парней с ножами в спинах. По сей день она помнила, что ту черноволосую красавицу, звали Гитой. Говорили, будто с той поры ночью здесь творятся странные вещи. Да и днем тут ходить было не очень приятно.

На обед Катарина домой не ходила. Они с Йоланкой садились на меже и ели то, что принесли с собой. Они ели на скорую руку, так как торопились убрать картофель с большого участка поля до прихода Бугая.

Им еще неделю предстояло ходить сюда, прежде чем вся картошка будет выкопана. Потом придет Лацо из леса и они примутся за свои дела: отвезут зерно к мельнику и намелют муки. Это самое трудное дело. У них не было подводы. Лацо надо что-то придумать, чтобы не одалживать постоянно подводу. После пожара они жили у ее матери. Денег на постройку нового дома у них не было. Какой же он лесник теперь, если у него нет даже сторожки? Он продолжает ходить в лес, но разве могут помочь те несколько крон, которые он приносит? Они надеялись, что им поможет лесничество, но, несмотря ни на какие просьбы, там не пошевелили и пальцем. И это было не просто так, а потому, что Гомбар был всегда честным работником.

Нельзя сказать, чтобы они умирали с голоду, но лишились они многого, и это чувствовалось. Ей недоставало также того повседневного шума деревьев, среди которых ты всегда уверен в том, что никто не знает о твоих делах, что ты в стороне от любопытных глаз, главным образом от тех, которые смотрят из-под каски. Нет, вряд ли она привыкнет и пустит корни на новом месте. И хотя она знала, что другого выхода нет, но в свободную минуту ее мысли вновь устремлялись в горы. Теперь и ее сестра Магдалена, почтальонша, не могла укрывать в сторожке беглецов с поездов, которым Юльча из районного управления в Михаловцах выправляла фальшивые документы, где значилось, что они работают на лесном участке. Сколько их теперь работает в окрестных хозяйствах, на пилорамах и в лесу! Всем им железнодорожник Саболчик, муж Магдалены, помог бежать из составов станции. Как хорошо все устраивалось, когда они с Лацо жили в лесу! Сколько людей, у которых жизнь висела на волоске, приходили с этими фальшивыми бумажками в сторожку и сколько из них стали для лесного управления «долголетними опытными лесорубами», хотя многие впервые взяли в руки топор. Но были и другие возможности. Сам Гомбар мог на своей спине вынести в горы по меньшей мере воз муки. Из этой муки потом выпекали хлеб. Одна печь находилась внутри дома, другую он построил в саду. Никто ему не помогал, может, поэтому внешне печь получилась странной. Сколько ему пришлось поломать голову, чтобы построить эту печь! Но хлеб был нужен. Каждый его кусок имел цену жизни.

Когда Гомбар не мог идти в горы, туда шла Катарина. Она никогда не знала точно, где находится партизанская группа, и только передавала в условленном месте свою ношу дозорному. Пароль менялся каждый день, но Гомбар всегда его знал. Часто, передавая свою ношу, она спрашивала:

— Когда это все, ребята, кончится? Когда же наконец придет этот день?

— Подожди, Катарина. Скоро придет! Скоро! — слышала она в ответ.