Совсем другие истории

Приняв такое решение, Шейнбаум закрыл блокнот. Несколько месяцев армейской муштры, несомненно, закалили мальчика. Трудно поверить, но, кажется, он и правда начинает взрослеть. Ему еще придется научиться иметь дело с женщинами. Придется раз и навсегда освободиться от застенчивости и сентиментальности: эти качества нужно оставить женщинам, а в себе развивать твердость и мужество. Он уже далеко продвинулся в шахматах. Скоро станет достойным соперником старику-отцу. Может, уже не сегодня-завтра побьет меня. Хотя куда ему. Пусть сначала устроится. И главное, не женится на первой же девушке, которая на это согласится. Нужно попробовать двух-трех, а уже потом жениться. Несколько лет, и у меня уже будут внуки. Много внуков. У детей Гидеона будет два отца: пусть он заботится об их пропитании, а я позабочусь об идеях. Уже второе поколение растет в стороне от наших достижений — вот почему они топчутся на месте, словно овцы, и никогда не знают, куда идти. А все из-за диалектики. Третье поколение должно стать примером идейного синтеза, это будет отличный идеологический продукт: они унаследуют спонтанность своих отцов и сильный дух дедов. Две ветви рода принесут славный плод. Эту фразу неплохо бы записать, она может пригодиться на днях. Я не могу без грусти смотреть на Гидеона и его сверстников: от них так и несет каким-то пустым мелким отчаянием, нигилизмом, циничной иронией. Они не знают, что такое любить всем сердцем. У них нет ни подлинной любви, ни ненависти. Я не против отчаяния как такового. Отчаяние — вечный спутник веры, но то настоящее отчаяние, мужественное и страстное, а не эта их сентиментальная слюнявая меланхолия. Сиди прямо, Гидеон, прекрати чесаться и грызть ногти. Я тебе прочитаю отличный пассаж из Бреннера. Ну ладно, прекрати плакать. Я не буду тебе читать. Беги на улицу и расти диким бедуином, если тебе так хочется. Но если ты не удосужишься прочитать Бреннера, то никогда не поймешь, что такое вера и отчаяние. Тут нет никаких сопливых стихов про попавших в капкан шакалов и осенние цветы. У Бреннера все так и пылает. Любовь и ненависть, ненависть и любовь. Может, вам так и не суждено увидеть свет и тьму лицом к лицу, но ваши дети сделают это за вас. Две ветви рода принесут славный плод. Мы не позволим, чтобы третье поколение развращали своими сентиментальными стишками поэтессы-декадентки. Ага, вот и самолеты. Поставим Бреннера обратно на полку.

Я хочу гордиться тобой, Гидеон Шейнбаум.

6

Шейнбаум быстро пересек лужайку и вышел на дорожку, которая вела к вспаханному полю в юго-западном углу кибуца, выбранному для приземления парашютистов. Время от времени он останавливался у клумбы, чтобы выдернуть зловредный сорняк, украдкой пробравшийся в цветущие заросли. Его небольшие серые глаза всегда безошибочно распознавали сорняки. В силу возраста он уже несколько лет как перестал работать в саду, но до конца своих дней не перестанет придирчиво осматривать цветочные клумбы на предмет незваных гостей. В такие моменты он думал о том мальчишке, на сорок лет моложе его, который принял пост садовника и еще занимался акварелью. Он унаследовал прекрасные ухоженные сады, а теперь они дичали у всех на глазах.

Дорогу ему перебежала шумная ватага детей, увлеченно споривших о видах и системах самолетов, круживших сейчас над долиной. Спорили они на бегу, так что слышно было только взволнованные крики и учащенное дыхание. Шимшон поймал одного за шиворот, не без труда заставил остановиться и подтащил к себе. Наклонившись к ребенку, так что его нос почти уперся тому в лицо, он прорычал:

— Я тебя знаю. Ты Заки.

— Отстань от меня, — потребовало чадо.

— Почему вы так орете? — наставительно произнес Шейнбаум. — У вас что, одни самолеты в голове? Разве можно бегать по клумбам, когда тут ясно сказано: «По газонам не ходить»? Думаешь, ты можешь делать все, что захочешь? Вам закон не писан? Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. И изволь отвечать вежливо и…

Однако Заки благоразумно воспользовался нескончаемым потоком слов, чтобы вывернуться из захвата. Он кинулся к кустам, но не смог отказать себе в удовольствии остановиться на мгновение, чтобы скорчить рожу и показать Шейнбауму язык.

Шимшон скривил губы. Он задумался было о старости, но тут же выбросил эти мысли из головы и сказал себе: «Ну-ну. Мы еще посмотрим. Заки, то бишь Азария. Простой подсчет… ага, ему, должно быть, не меньше одиннадцати, а может быть, и все двенадцать. Хулиган. Дикий звереныш».