Совсем другая сторона

— И ты ничего такого не видел? Странного?

— Чего не видел? Я тут много чего видел. Ты леммов когда-нибудь раньше видела, например?

Вот проклятье! И этот ничего не знает. Мне иногда кажется, что все мои гипотезы — просто порождение воспаленного воображения, не больше. Но ведь не приснилась же мне та небесная сверкающая пуля.

— Ну что, — сказал он, — сверим часы? Я расскажу тебе все, что я знаю, а ты расскажешь мне все, что ты знаешь, идет? Меня зовут Дорк, здесь, во всяком случае.

Я честно сказала:

— Я ничего не знаю. Уж слишком все тут странно, чтобы знать что-нибудь наверняка. Кто в здравом уме может вообразить такое? Но я предполагаю… Думаю, сначала наш мир и этот — были одним целым. Потом они разделились. Тут случилось что-то, чего не было в нашем, или, наоборот… не случилось. Одним словом, никаких катастроф тут не было. Ящеры… они тут не вымерли. Они продолжали себе развиваться, и, наконец, получились леммы. Это их мир.

— А остальные?

— Кто — остальные?

— Сульпы…люди.

— Думаю, это пришельцы. И сульпы, и люди. Проход был стабильным достаточно долго, так что первыми через него прошли сульпы. Когда на той стороне люди стали их вытеснять. Люди попали сюда потом. Меня удивляет другое.

— Ну-ну?

— Почему их тут так мало? На той стороне людей миллиарды.

Он удивился.

— Иx косит Болезнь, — сказал он. — Разве ты не знаешь?

— Да. Знаю. Но откуда она берется? На той стороне ее нет.

Он пожал плечами.

— У ниx рождается очень мало детей, — сказал он, — и все, в основном, мальчики. Иначе это был бы мир женщин — мало кто из мужчин здесь проживает долго. Поэтому женщина здесь — имущество. Ценность.

Очень мило.

Он рассказал мне свою историю. Она была такой же простой, как и моя — он попал сюда, правда, раньше — несколько лет назад, и несколько раз ходил по Проходу взад-вперед, пока не убедился, что на той стороне делается совсем худо. Он очень быстро набрел на факторию леммов и осел здесь — не нужно было беспокоиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой — сказал он. И потом, здесь безопасно. Кочевье обходит факторию стороной — может, чуют своих, а может, боятся — леммы, когда их много, умеют делать всякие штуки. Насылать страх, например. Или всякие видения.

— Ты тут работаешь?

— Зачем? — удивился он, — Они же этого не требуют. Работают те, кто хочет работать, кому нужно что-нибудь получить от леммов. А тем, кому ничего не надо — зачем им беспокоиться? Леммы никого не прогоняют.

— Леммы физически никого не могут прогнать, ты же это знаешь. Они не могут сделать никому плохо. А ты этим пользуешься.

Дорк усмехнулся.

— А что тут такого? Если эта куча баб настолько хорошо ко всем относится…

— Баб?

— Они все самки, ты разве не знала? Тут нет ни одного мужика. Они сами себе рождают детенышей, раз в жизни — иногда одного, иногда двух.

Значит, леммы — партеногенетические самки. Вообще-то, я и сама могла бы догадаться. Эта способность к эмпатии, эта чересчур стабильная цивилизация — все это явные признаки женской культуры. Тем более, что они принадлежат к пресмыкающимся — а ведь даже на той стороне есть несколько видов ящериц, у которых до сих пор не могли найти ни одного самца.

Дорка, похоже, все это особенно не интересовало.

— Тот тип, который привел тебя сюда — ты с ним живешь?

— Да, — сказала я, — и в его доме. Он, кстати, отрабатывал его тут, у леммов.

— Тогда какого же черта он привел тебя сюда?

— Леммы сказали, что его ищут. Отряды с той стороны. Которые набились сюда, когда там стало совсем плохо.

— Ну, долго они тут не продержатся. Я слышал, среди них уже Болезнь.

— Похоже, они потому его и ищут. Когда там началась Болезнь, они видимо, перепугались, попробовали рвануть обратно и обнаружили, что Проход закрылся. А кроме Xаарта никто из местных, по-моему, на ту сторону не ходит. Они, наверное, решили, что это просто какой-то трюк, что есть какой-то способ вернуться назад, просто они его не знают и что можно как-то выколотить эти сведения. Они напуганы и на все готовы. Если они не найдут Xаарта, они начнут прочесывать город — в поисках того, кто мог бы их вывести на ту сторону. А что они при этом никого щадить не будут — сам знаешь.

— Что стоит местным вооружиться и загнать их в какую-нибудь дыру, а там перестрелять? Не понимаю, почему они этого не сделают?

Теперь удивилась я.

— Разве ты не знаешь? Тут никто не способен к насилию. Они по-моему, в массе своей и обороняться не могут.

Он вздохнул.

— Это-то я знаю. хотел бы я знать — почему?

— А как по-твоему?

Он задумчиво сказал:

— Я думаю, это Болезнь. Они больны уже с рождения. А она что-то меняет в мозгу. Они же все тут не в себе, ты заметила?

— С нашей точки зрения — да. И мы, с их точки зрения, наверное — тоже.

— Ну, мы-то здоровы, — сказал он.

— Ты так думаешь?

Он прошел вглубь моей ниши и устроился там. Я сказала:

— Ты напрасно это делаешь. Это все-таки, мой дом.

— Перестань, — сказал он. — Кто тут серьезно смотрит на такие вещи?

— Я смотрю. Это мое дело.

Он хихикнул.

— А если я не уйду, что ты сможешь сделать?

Я сказала: