Совсем чужие

— Мы у тебя, Гриша, заночуем. Нынче я устала, мыкаться уже сил нет. Целый день в колготе. Да и мальчика не хочется тревожить. Пускай тут спит. А завтра поговорим об этом…

Утром она переехала. Когда на следующий день Григорий возвратился с работы домой, Игорек его поджидал, встретил у порога и восторженно закричал:

— Папа пришел! Папочка мой…

Григорий широко улыбнулся и ласково потрепал светлую головку Игорька.

— Папа мой, папа… — счастливо шептал мальчишка.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Николай, подъехав к почте, выключил моторчик. Прислонив велосипед к стене, он обогнул угол и вошел в пристроенное к почте деревянное помещение, на двери которого была прибита фанерная дощечка с надписью: «Эксплуатационно-технический участок».

В помещении находились два человека: низкорослый с длинным красным лицом техник участка Константин Павлович Фетисов и директор совхоза Макар Потапович Банников. Толстыми руками директор уперся в стол и, склонив круглую бритую голову, читал свое выступление перед микрофоном звукозаписи. Около него лежал на венском стуле светло-коричневый портфель с двумя поблескивающими металлическими замками.

Заметив инженера, Фетисов подошел к нему, поздоровался, не подавая руки (начальству неудобно совать руку, пока оно не протянуло свою, а то может и не заметить, когда бывает не в духе), с напускной уважительностью тихо произнес:

— Наконец-то, Николай Спиридонович, вы и к нам заглянули.

Николай холодно поздоровался и распорядился:

— Продолжайте записывать. Я подожду, — и сел на стул за шатающийся маленький столик, залитый фиолетовыми чернилами. «Видно, выбросили с почты, а они подобрали», — заключил Николай. На столе лежали костяшки домино.

— Мы сейчас хотим с каждого плодородного гектара чернозема получить как можно больше дешевой продукции, — сообщал слушателям свои планы директор совхоза.

Николай, подперев коленом ножку, облокотился на стол, прикрыл глаза рукой. Тягостное мучительное состояние не покидало его ни днем, ни ночью. Он будто выпил яд, но не смертельную дозу, а чуть меньше. И хотя он не умер, в нем парализовано все: мозг, сердце и все члены. Страшная нелепость вырвала его из жизни, как буря выворачивает из земли дерево с корнями. Николай чувствовал, что за последние две недели он сильно сдал. Тенниска на нем болталась, как мешок на палке.

— Нынче год урожайный, — будто из мрачного подземелья слышался ему голос Макара Потаповича. — Хлеба уродились могучие…

И ничего нельзя сделать. Беда захватила врасплох. Она — не чернильное пятно, ее не смоешь. Но жить надо, хотя бы для ребенка. Совсем недавно говорил с ней, целовал ее руки, ласково успокаивал: «Миленькая, не волнуйся, все обойдется. Ты только, пожалуйста, не нервничай, не думай о плохом». А теперь ее нет. На фотокарточке она живая, смеющаяся. А в жизни ее больше никогда не увидишь.

В ушах Николая отдавался далеким эхом голос директора:

— Свеклы мы надеемся получить с гектара более двухсот центнеров. У нас густота не плохая — семьдесят тысяч растений на одном га. Рост корня в настоящее время продолжается. Необходимо районному руководству уже сейчас позаботиться о том, чтобы были заблаговременно созданы дополнительные приемные пункты. Мы хотим вывезти свеклу до наступления ненастья. У нас ни одного килограмма не должно остаться в поле под снегом…

А перед глазами Николая — искаженное болью лицо жены. Искусанные губы шепчут: «Скорее, скорее…» Глаза в слезах, полузакрыты. Он берет ее на руки, выбегает с ней на улицу, кладет в машину. Одна нога разута. По дороге где-то соскочила босоножка. Он бросился в дом. В коридоре нашел обувь и опять выскочил на улицу. Но машина уже уехала.

Николай устало поднял голову: «Вроде закругляется».

Макар Потапович словно на совхозном собрании в подтверждение сказанного взмахивал рукой и кивал головой, отчего у него на красной шее гармошкой собирались и разъезжались складки.

— У нас имеются все возможности, — отрывисто бросал он в микрофон. — Мы скоро получим свеклокомбайн СКД-2. Он лучше комбайна КС-3, более прост в эксплуатации и меньше допускает потерь…

Николай снова уткнул лицо в ладони. И опять перед глазами возникла она. Маленькое посиневшее лицо с застывшим на нем оскалом стиснутых зубов, будто и в гробу ее преследовала неугасимая жуткая боль. Отец, приехавший на похороны, жалкий и растерянный, стоит рядом, опустив по швам руки, приглушенно кашляет, ремень у него на животе подскакивает… Траурная процессия растянулась. Скорбная музыка заунывно разливается по улице. Отец поддерживает его, но сам спотыкается на ровной дороге… Маленькая могилка вырыта возле чугунной ограды. Окружив ее, стоят на желтом песке люди. Последнее прощание. Он поцеловал ее в холодные синие губы и отошел. А через полчаса могильный холмик опустел. Слез не было. Только какая-то жуть ядовитой змеей опутала сердце. А в голове — бездумная легкость I и звенящая пустота. И он понял тогда, что теперь не тот, а другой человек идет с кладбища, а прежний Николай остался там, под опустевшим небольшим холмиком.