Барышня Пелконен выглядела очень мило, когда хлопотала на своей кухоньке, приготовляя для меня кофе. Из окон открывался превосходный вид на Обсерваторский холм. Квартира была элегантно обставлена и выглядела опрятной и ухоженной, как и ее хозяйка. Когда мы познакомились поближе, барышня Пелконен упомянула вскользь, что получила довольно большое наследство, но, увы, уже после того, как тридцать лет отработала в страховой компании!
Да, я хочу сказать, что мы с барышней Пелконен очень подружились. Она выписывала другую, газету, и мы вместе прочитали предложенную этой газетой версию расследуемого мною дела. Здесь отчет уже не занимал целую полосу, не было тут и ни одной фотографии. Передовая статья вполне по-деловому обсуждала меры борьбы с молодежной преступностью. Но вот отдел писем! Эту страницу догадалась открыть барышня Пелконен, сам я об этом не подумал. И глаза у меня полезли на лоб! В письмах, подписанных: Старый учитель, Один служащий, Защитник будущего, — прямо требовалось введение смертной казни! Послание Четырех сестер убеждало шире применять телесные наказания. Сестер самих в детстве секли, и им это было приятно. Мать семерых детей, со своей стороны, выдвигала требование незамедлительно кастрировать всех половых извращенцев. Не нужно было быть психоаналитиком, чтобы догадаться, что ею движет ненависть к собственному супругу!
Добравшись до этого письма, я деликатно сложил газету и отдал ее барышне Пелконен, а сам занялся почесыванием Надежного Друга. Она отодвинула газету и спросила:
— Неужели этого бедного сироту могли бы убить?
Я, как вы понимаете, рассказал ей о Вилле и о его детстве. Конечно, меня могут обвинить в неумении держать язык за зубами, но ведь рассказал-то я не кому попало, не какой-нибудь болтливой кумушке. Что барышня Пелконен не такая, я сразу понял, как только познакомился с ней… Кроме того, в газете упоминалось, что на вокзале парень пытался броситься под поезд, вырвавшись из рук полицейского. Попытка не удалась благодаря энергичным действиям, предпринятым полицейским и электротехником Холгером Миеттиненом. Электротехник Миеттинен награждался бесплатной годовой подпиской. Значит, газетчики об этом сами узнали. Вряд ли констебль Лайтинен проболтался им.
— Не волнуйтесь! — утешил я ее. — Парню еще придется проходить обследование, врачи вынесут заключение о его психическом состоянии. А в больнице для душевнобольных ему будет куда лучше, чем в этом жестоком мире. Многим там очень нравится. Правда-правда, я сам видел!
К своему ужасу, я только тут заметил, что съел не только два рогалика и все сухари, но и половину печенья — то есть целую пачку. Но барышне Пелконен это было приятно. Щеки ее разрумянились, глаза весело блестели. Она много раз повторила, что будет рада еще — когда угодно вместе прогуляться по парку, а затем угостить меня чашкой кофе. Если мне этого захочется. И намекнула, что в этом случае постарается приготовить не только кофе, но и что-нибудь более существенное.
Итак, около половины десятого бодрым шагом, выпятив грудь, входил я в свой служебный кабинет, даже и не подумав купить по дороге газеты. Зачем? Я знал, что они меня и так ждут — или на моем столе, или в дежурке.
Палму я застал врасплох — он испуганно подскочил и начал торопливо вылезать из-за стола, за которым успел уютно расположиться, как начальник, захламив его какими-то архивными папками. Перед ним возвышалась целая гора таких папок. И среди них — ни одной газеты. Кто-то вздумал развлечься!
Меня Палму приветствовал самым благодушным образом:
— С добрым утром! Как отдохнул? Спокойная совесть — лучший отдых, да?
— Весьма признателен! — едко поблагодарил я, когда он наконец отступил в сторону и пропустил меня к моему месту. — Что тут происходит? Что-нибудь неясно?
В углу комнаты я заметил обтрепанный картонный чемодан. Палму проследил за моим взглядом.
— Вещи Вилле, — объяснил он. — Тяхтинен принес. Все его имущество. Родственники не хотят его обратно: позор для семьи и все такое прочее. Негодяй, бездельник, на хлеб не может себе заработать — ну, в общем, обычная песня.
— Ничего, пока что он на государственных харчах, — обнадежил я. — Ну что, нашли нужные ботинки?
— У Вилле только одни ботинки — те, что были на нем, — просто ответил Палму. — Вчера в криминалистическом центре чуть не полночи работали, из чистого энтузиазма. Такое крупное дело!
— И нашли на ботинках фрагменты от одежды старика Нордберга, — продолжил я с надеждой.
— Ни крохотульной крошечки, — безжалостно ответил Палму. — И на ботинках Арски тоже ничего. Так что, если ты хотел держать парня за решеткой, не стоило посылать ботинки на экспертизу в лабораторию. У них там такие микроскопы и вообще такие приборы…
Он не стал продолжать. Сидел молча и сосал свою гадкую трубку.
— Так! Что, собственно, ты хочешь этим сказать, Палму? — тоскливо спросил я. — Ты просто набитый дурак!