…Что я могу еще добавить? Я видел их вместе пару раз на симфонических концертах и однажды — на художественной выставке. Вполне вероятно, что из этого что-то выйдет. Хотя, с другой стороны, мне неведомо, что по этому поводу думает господин Свартсван и каковы его притязания. Одно несомненно: Надежный Друг — благородная собака! Да и с барышней Пелконен все, по-моему, обстоит хорошо.
С начальником отдела у меня почему-то теперь отношения натянутые. Почему — ума не приложу. Во всяком случае, я тут ни при чем. Может, он обиделся, что его не взяли в Копенгаген? Но я никак не мог включить его в список — у него нет голоса! Так же как и у Палму.
Быть может, читатели удивляются, откуда Палму знал про фундамент. Ведь откуда-то он про него знал! Так вот: однажды я прямо и откровенно спросил его об этом:
— Слушай, Палму! Признайся наконец, откуда тебе стало известно про фундамент?
И на этот раз он не стал разводить всякую муру про психологию, генеалогию, человеческий опыт или про то, что убийца вообразил себя сверхчеловеком. Он не стал ни хвастаться, ни издеваться надо мной. Он просто сказал:
— Звезды рассказали!
ХАРЬЮНПЯА И КРОВНАЯ МЕСТЬ
MATTI YRJ"AN"A JOENSUU
Harjunp"a"a ja heimolaiset
1984
Перевод
1. ЧЕЛОВЕК В ОКНЕ
Женщина показалась в окне так неожиданно, что Харьюнпяа остановился, едва переводя дыхание. Наступила странная тишина — ни скрипа металлической лестницы, ни шуршания одежды. До появления женщины он был полностью сосредоточен на этих звуках и, гонимый вверх какой-то силой, механически передвигал руки и ноги, упираясь взглядом в покрытые пылью перекладины толщиной с указательный палец, на которых виднелись оставленные башмаками следы, и думал только о том, чтобы следы поскорее кончились. Теперь он различал лишь собственное дыхание, лихорадочное и горячее, пульсацию в висках и отдаленный шум уличного движения.
Женщина стояла в окне, ближайшем к пожарной лестнице. Их разделяла застекленная оконная рама. Женщина держалась за ручку рамы и смотрела на Харьюнпяа, будто хотела ему что-то сказать, но окна не открывала, даже не пыталась этого сделать.
Харьюнпяа ждал. На какое-то мгновение ему подумалось, что он выиграл время и сумел избавиться от чего-то неотвратимого, но надежда оказалась напрасной. Лучше было бы не останавливаться. Теперь он ясно осознал то, что все время чувствовал, но о чем старался не думать: он находится на головокружительной высоте.
Целиком предоставленный себе и собственным силам, он поднялся до четвертого или пятого этажа — до карниза оставалось уже немного.
Харьюнпяа опасался смотреть вниз. И вверх тоже. Едва он попытался это сделать, как ему почудилось, что стена начинает падать и за его спиной разверзается бездна. Далеко внизу чернел твердый асфальт двора, а на нем — еще более черное пятно, которое дворнику так и не удалось смыть. Именно на это место упал в сумерках человек.
— Тимотеус! — крикнул Кеттунен из комнаты, когда Харьюнпяа появился в коридоре отдела насильственных действий. Это было в четыре, с тех пор прошло уже почти шесть часов. Перед Кеттуненом лежало донесение, и голос его, обычно подчеркнуто серьезный — так он шутил, — был теперь полон досады и скуки. — Подозревается самоубийство, — буркнул он, — но в этих папирусах не сказано, откуда самоубийца спрыгнул. Черт побери! На месте происшествия побывал Всезнайка Мутанен на пару с новичком, которого только в мае приняли в отдел краж, — где им было разобраться… — Кеттунен замолчал и выразительно посмотрел на Харьюнпяа: — А вдруг того приятеля кто-то спихнул вниз?
Харьюнпяа и бровью не повел. В глазах Кеттунена таилась какая-то хитринка, Харьюнпяа это сразу заметил, и не ошибся — Кеттунен усмехнулся.
— Не беспокойся, Тимотеус. Полчаса назад нам позвонил инженер Паккала с Рябинового шоссе. Он случайно увидел в окно, что какой-то мужчина лезет вверх по пожарной лестнице со стороны двора, выходящего на улицу Маннергейма. Когда он снова выглянул в окно — тот уже летел вниз на уровне третьего или четвертого этажа. А потом послышалось короткое «бац!». Может, ты бы завернул туда до вечера, поглядеть… Я помню одного студента-медика, который в свое время проделал такой же курбет. Но тот паршивец оставил на карнизе свой бумажник и прощальное письмо. Едва я успел взять их в руки, как заметил, что лестница в верхней части отошла от стены — крошки кирпича так и сыпались вниз, когда верхушка лестницы, покачиваясь, задевала стену…
Харьюнпяа вздохнул. Вот теперь и он тут — между землей и небом. Опираясь всем своим весом на ступни, он чувствовал, как дрожат икры и как, словно обручем, сжимает бедра. Он уставился на женщину в окне, думая при этом не о ней, а о страхе высоты, хотя твердо решил, что и мысли такой себе не позволит.