Современники

В тот же день он сообщил Оле о своем решении остаться на строительстве. И еще написал он, что когда-нибудь, когда строители обживут эти суровые края, переедут из палаток и бараков в квартиры нового поселка, который уже строится, он мечтает увидеть ее здесь женой, другом, товарищем по работе, хозяйкой своего дома. Там, на руднике Хром-Тау, возвращаясь бывало вечером из клуба, они подолгу ходили взад и вперед по улицам, говорили, молчали, опять говорили, но ни разу Евгений не решился сказать девушке то, о чем написал в письме из неизвестного хутора Ново-Соленовского.

Разлука, расстояние, разделившее их, сложность новой работы, большая ответственность, легшая на него, — все это как бы проявило его чувства к Оле.

В следующих письмах Евгений сообщал друзьям, что из таких же, как и он, приехавших сюда из разных концов страны людей сколотилась отличная бригада. Он писал, как придумал и ввел в дело своеобразный погрузочный конвейер из мощных самосвалов, о том, как втянул в соревнование десятки шоферов, обслуживающих его экскаватор, сделал их своими помощниками и товарищами. Он держал друзей в курсе всех своих нововведений.

А с рудника на новостройку тоже шли письма. Друзья сообщили, что благодаря его письмам далекое строительство становится им близким, что они гордятся своим товарищем, читают его письма вслух в обеденные перерывы, стараются применить на руднике его опыт, добытый на стройке.

Однажды Евгений написал друзьям, что ему удалось довести выработку на своем экскаваторе до 3300 кубометров грунта в смену. Этот рекорд привел всех в восторг на руднике Хром-Тау. Бояринцев в ответном письме сообщил, что он такой выработки на своем «уральце» еще не достигал. Оля приписала к письму отца, что вся поселковая молодежь мечтает ехать на стройку и что лично ее, Олю, не пугают ни морозы, ни пыльные смерчи, ни неудобства бивуачного жилья, о которых он сообщает.

Эта приписка многое решила.

Ольга Бояринцева приехала на хутор Ново-Соленовский, который к тому времени уже стал известен в стране не менее любого старого города. Вся бригада в полном составе вышла встречать ее на вокзал. Воскресенье, когда Евгений Симак, как тут говорят, «играл свадьбу», было самым шумным и веселым в молодом поселке строителей.

Время шло, связь строительства с далеким рудником усиливалась. В Хром-Тау — правда, с двухнедельным опозданием, но во всех подробностях — узнавали обо всем, что происходит в Ново-Соленовском. Рудничные экскаваторщики, да и сам Андрей Петрович Бояринцев читали письма Симака, как страницы учебника. Когда Евгений вынул миллионный кубометр земли и земляки его узнали об этом из центральных газет, на стройку пришла телеграмма:

«Весь рудник поздравляет дорогого строителя коммунизма. Гордимся, радуемся, желаем успеха. Пью твое здоровье. На отпуск выезжаю смотреть твои дела. Бояринцев».

…И вот они ходят вместе по стройке, эти два человека, влюбленные в свою профессию, молодой и старый, высокие мастера своего дела.

Знакомые и неизвестные Евгению люди здороваются с ними. Старик доволен. Оглядываясь кругом, он шепчет:

— Экие махины! Экий размах!..

Они смотрят в степь, где, поднимая пыль, работают стальные гиганты, и сквозь зыбкое, колеблющееся над разогретой землей, марево обозревают, как рачительные хозяева, плоды трудов своих. Старик почему-то щупает орден Трудового Красного Знамени, висящий на лацкане пиджака, запорошенного бетонной пылью, и тихо говорит:

— А ведь, пожалуй, и я в коммунизме поживу. Как ты, Евгений, полагаешь, а?

НЕОБЫКНОВЕННЫЙ КОНЦЕРТ

Все началось с открытки, на которую поначалу Михаил Силыч Матвеев, знаменитый солист знаменитого театра, не обратил даже особого внимания. Артист был уже не молод, слава пришла к нему давно, и он едва успевал перечитывать обширную корреспонденцию, которая приходила к нему на театр. Да открытка и не содержала ничего особенного. Радиокомитет организовывал очередной концерт по заявкам слушателей, на этот раз рабочих и инженеров одной из волжских строек. В числе заявок, принесенных музыкальным редактором на выбор Михаилу Силычу, было письмо экскаваторщика Никиты Божемого, который просил певца исполнить старинную бурлацкую песню «Эй, ухнем».

— У него губа не дура, у этого Никиты, — с обычным своим грубоватым добродушием сказал Михаил Силыч редактору. — Что ж, включайте в программу «Эй, ухнем», пусть Никита порадуется.

Певец и сам любил эту песню, которую он давным-давно, еще маленьким конторщиком пароходного общества «Кавказ и Меркурий», замирая, трепеща и обливаясь потом в тесноте галерки, слышал в исполнении Шаляпина. Он пожалел только, что эту раздольную песню придется исполнять в радиостудии, к безлюдью которой он, как и большинство артистов, никак не мог привыкнуть.