Современная повесть ГДР

На другой день она с утра пораньше заявилась в совет и начала мыть окна. Раймельт полюбопытствовал, с какой это радости она ни свет ни заря пришла на работу. Элизабет пояснила, что качество угля становится все хуже, а потому и электростанции выбрасывают все больше золы.

— Не лучше и не хуже, чем раньше, — отвечал на это бургомистр и больше не мешал ей работать.

Вдруг ни с того ни с сего она рассмеялась. Раймельт удивленно поднял глаза:

— Ты чего?

Она тоже поглядела на него и подумала: интересно, какое ты сделаешь лицо, если я скажу тебе, что хочу выйти за зеленого, за красного, за красно-зеленого.

— Вся эта беготня действует мне на нервы, — сказал он.

В десять они, как и всегда, пили кофе.

Раймельт был бы не прочь узнать, что произошло в Берлине на сей раз и почему она даже двух дней там не высидела, хотя отпрашивалась на целую неделю. Ее досрочный приезд казался ему добрым предзнаменованием. Вот теперь-то взять и сказать, подумал он. Ты да я, да мы с тобой, чего тут еще дожидаться. Хоть у тебя и есть дети, ты все равно одинокая. А как я, ты и сама видишь. Раньше бывала изредка какая-нибудь женщина. Если у человека никого нет, так получается. А потом тебе все осточертеет, и пошли они все куда подальше. Мужик из Гамбурга — на кой это тебе нужно? Ты ведь неглупая баба. Но ничего подобного Раймельт не сказал, а вместо того спросил:

— Ну, а как вообще дела?

Она начала говорить про «событие» и про трудности со снабжением. Магазин, правда, готов выделить на это дело цыплят и сосиски, но продавцов у него не хватает, одна ушла в декрет, другая уволилась. А что до кабаньего жаркого, так этих кабанов сперва надо отстрелять в других районах и только потом доставить сюда. И вообще, в конце концов, это не ее дело.

Раймельт стал доказывать, что именно ее, а чье ж тогда, затем ее и выбирали в юбилейный комитет, а Элизабет доказывала, что без председателя районного совета у них ничего не выйдет.

— Вот и съезди к нему, — сказал Раймельт. — Ведь это он вручал тебе премию.

Она перемыла посуду, поставила все на место и ушла домой. А Раймельт подошел к окну, поглядел, как Элизабет идет через улицу, и подумал: ну почему она уходит?

Хербот вез Машу в маленький городок на Ангальтских землях. Она сказала, что хочет ехать через деревни, а не мчаться по автостраде.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.

— Да.

Она включила радио, опустила окно и откинулась на сиденье.

— Если только ради меня, можешь этого не делать, — сказал он.

— Знаю. — Она зажгла две сигареты, одну дала ему, поискала другую станцию и снова выключила радио.

— Мы могли то же самое сделать и в Лейпциге.

— Знаю.

Они ехали по мосту через Эльбу. Маша глядела на лениво текущую под мостом воду. Сейчас он опять скажет: «Я не из таких, — подумала Маша, — что произошло, то произошло, и я ни от чего не отрекаюсь». Но он смолчал, и Маша была этому рада. Им пришлось долго ждать перед одним шлагбаумом, немного спустя — перед другим.

— Видно, надо было ехать по автостраде, — сказал он.

А Машу вполне устраивало, что все это хоть немножко да отодвинется, хотя она ничуть не боялась. Страх она испытала только один раз, когда врач, осмотрев ее, развеял последние сомнения: «Вы беременны».

«Страх» вообще не совсем то слово, скорее уж, «некстати», да, вся эта история была ей очень и очень некстати. Занятия, экзамены, мать и, не в последнюю очередь, сам Хербот. Может, он подумал, что, обзаведясь ребенком, она примется его шантажировать. Она взглянула на руки Хербота, лежавшие на руле.

— Хороший день, — сказала она.

Хербот притормозил на стоянке для отдыха между двумя деревнями.

— Не возражаешь?

Господи, уж эта мне вежливость, подумала она.

Они заказали жаркое с кислой капустой и клецками, для Маши — красного вина, на десерт — мороженое. Ели, изредка обмениваясь взглядами. Говорить было не о чем.

Когда они снова сели в машину, он сказал:

— Можешь вообще не беспокоиться. Там главный врач — мой бывший одноклассник.

— У тебя повсюду свои люди, — сказала она, — хоть водопроводчик, хоть автослесарь, хоть гинеколог.