Современная любовь

Ей часто приходилось отправляться далеко, чтобы сделать следующий номер. Она уезжала в путешествия, проводила долгие месяцы вдали от Родриго. Потом она возвращалась со специальным выпуском о лаборатории солнечной энергии в Пиренеях или Фестивале света в Бодхгайя. Однажды она сказала Родриго, что хотела бы быть как свет: он может распространяться во всех направлениях; это что-то сильное, но нематериальное. В этом нет ничего высокопарного, сказала она. Были свои преимущества в том, чтобы быть невидимкой, как хамелеон. Это помогало ей размывать границы между жизнью и работой. Родриго понял, что невозможно определить, что было раньше: это было похоже на загадку про курицу и яйцо. «Домашний орган» стал ее способом сделать эту границу неразличимой. Она публиковала в газете решительно всё, и на протяжении всего времени их знакомства всё это получалось весьма интересным. Номера выходили четыре раза в год, и ему нравилось, что они – часть ее жизни, практически плоды от древа ее жизни. Но ей не особо нравились словесные плоды. Потому что самое лучшее – это погружение в работу. Уезжать и, пребывая в другом месте, углубляться в новый сюжет, почти становиться им. Или же присваивать его настолько, насколько возможно, находясь там. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я действительно проживаю мои сюжеты, то, что меня интересует, и в конце концов я словно прожила много жизней, а не одну. Это не просто фантазия. И не просто результат, который по сути – сухой остаток, огрызок реальных событий. Это же газета, черт подери. Люди заворачивают в нее мусор. Они газетой разжигают костер. Газета становится дымом. Ее рвут на мелкие кусочки, которые становятся еще мельче на дне реки Гудзон и уплывают к морю.

В общем, ей нравилось думать, что ручейки ее трудов могут просочиться к водам Мирового океана. Родриго привык к ее теориям. Даже к тем, в которых было не слишком много смысла. Например, к той ерунде, которую она несла, когда приходила от месье Лепренса. То она говорила об астральных телах, то о потенциале событий. Последняя теория была о луне.

– Ничего не понятно. Объясни-ка еще раз.

– Вот, – сказала она. – Лучше прочитай. Так проще.

«Жизнь на земле питает луну. Всё живое на земле: люди, звери, растения – это пища для луны. Это гигантское существо, которое питается всем, что живет и произрастает на земле. Луна не может существовать без жизни на земле, а всё живое на земле не может существовать без луны».

– Да, теперь понятно. Но это полная чушь.

– Правда?

– Я тебя умоляю. Ты что, в это веришь?

– Верю? Я не знаю. Возможно, в этом не больше смысла, чем во всём остальном. Я не против быть чьей-то пищей.

– Зато я против.

– У тебя нет права голоса.

– Что это значит?

– Тут еще кое-что есть…

– Хорошо. Давай сюда. Дай мне насладиться по полной.

Он читает еще немного дальше: «Человек, подобно другим живым существам, не может, при нормальных условиях, освободиться от луны. Все его движения, а значит, и все его поступки контролирует луна. Если он убивает другого человека, это делает луна; если он приносит себя в жертву, это тоже делает луна. Все злодейства, все преступления, все акты самопожертвования, все героические подвиги, а также все обыкновенные поступки контролирует луна».

– Ну хорошо. Вот что я думаю. Даже если отвлечься от того, что я невысокого мнения о месье Лепренсе, я думаю, что это полное фуфло. Получается, что можно не брать на себя ответственность. Эта теория оправдывает убийство. Это самая ничтожная из всех его теорий.

Ей не нравилось слово «теория». Месье Лепренс говорил, что теории ставят человека в центр бытия; всё существует для человека: и солнце, и звезды, и луна, и земля. Теории гласят, что люди при желании могут изменить свою жизнь, организовать ее по рациональным принципам.

Всё время появляются новые теории, которые рождают обратные теории. Один человек выдвигает теорию. Другой немедленно выдвигает противоположную. И оба думают, что все им поверят. Он не верил в теории.

Во что же тогда?

Ей пора было идти.